— Понятно. И вы не заметили ничего необычного, ничего ненормального, совсем ничего, когда вернулись?
Голубые глаза широко распахнулись.
— О нет, инспектор, совершенно ничего! Все было так, как обычно. Это как раз самое ужасное!
— А неделей раньше?
— Вы имеете в виду день, когда миссис Симмингтон…
— Да.
— О, это было ужасно… ужасно!
— Да-да, я понимаю. Тогда вы тоже днем выходили?
— О да, я всегда вывожу детей днем на прогулку — если погода достаточно хорошая. Утром мы делаем уроки. Мы в тот день ходили на вересковую пустошь, я помню… довольно далеко. Я испугалась тогда, что вернулась слишком поздно, потому что, когда я проходила через калитку, я увидела мистера Симмингтона, идущего из конторы, — на другой стороне улицы, а я ведь еще не поставила чайник, но было только без десяти пять…
— Вы не поднялись к миссис Симмингтон?
— О нет. Я никогда этого не делала. Она обычно отдыхала после обеда. У нее были частые приступы невралгии, и, как правило, они начинались после еды. Доктор Гриффитс прописал ей какие-то порошки. Она обычно ложилась и пыталась заснуть.
Нэш небрежно спросил:
— Значит, никто не приносил ей почту?
— Дневную почту? Нет, я заглядывала в почтовый ящик и складывала письма на столик в холле, когда возвращалась. Но частенько миссис Симмингтон спускалась и забирала их сама. Она же не спала весь день. Она обычно просыпалась к четырем.
— Вас не обеспокоило, что в тот день она не проснулась к этому времени?
— О нет, я ни о чем таком и не подумала. Мистер Симмингтон как раз вешал свое пальто в холле, и я сказала: «Чай еще не совсем готов, но чайник уже закипает», и он кивнул и позвал: «Мона, Мона!» А поскольку миссис Симмингтон не ответила, он поднялся в ее спальню, и это, должно быть, было для него ужасным потрясением. Он позвал меня, и я прибежала, и он сказал: «Уведите детей», а потом позвонил доктору Гриффитсу, и мы все забыли про чайник, и у него прогорело дно. О боже, это было страшно, ведь она была такая веселая и бодрая за обедом!
Нэш резко спросил:
— Мисс Холланд, каково ваше мнение о том письме, что она получила?
Элси Холланд вспыхнула:
— О, я думаю, это безнравственно… безнравственно!
— Я не это имел в виду. Как вы думаете, это правда?
Элси Холланд твердо заявила:
— Нет, разумеется, я так не думаю. Миссис Симмингтон была очень чувствительна… по-настоящему чувствительна. Она все принимала близко к сердцу. И она была очень… ну, щепетильна. — Элси порозовела. — Что-либо в таком роде — грязное, я имею в виду, — могло довести ее до сильного потрясения.
Нэш помолчал немного, потом спросил:
— А вы не получали таких писем, мисс Холланд?
— Нет. Нет, я не получала.
— Вы уверены? Пожалуйста, — он поднял руку, — не спешите с ответом. Не слишком-то приятно получать такое, я понимаю. И иногда люди не хотят в этом признаваться. Но в данном случае очень важно, чтобы мы узнали. Мы прекрасно осведомлены, что все, что утверждается в этих письмах, — лишь наглая ложь, так что ни к чему смущаться.
— Но я их не получала, лейтенант. Действительно не получала! Ничего в этом роде!
Она негодовала, почти плакала, и ее запирательство выглядело совершенно искренним.
Когда она вернулась к детям, Нэш встал у окна, глядя наружу.
— Ну, — сказал он, — вот так дела! Она говорит, что не получала таких писем. И так говорит, словно это правда.
— Конечно. Я уверен, что она не врет.
— Хм-м, — протянул Нэш. — В таком случае я хотел бы знать, почему этот черт ее не зацепил?
Я уставился на него, и он продолжил нетерпеливо:
— Она ведь хорошенькая девушка, не так ли?
— Гораздо больше, чем просто хорошенькая.
— Вот именно. В сущности говоря, она необыкновенно хороша. И она молода. Лакомый кусочек для сочинителя анонимок. Тогда почему ее пропустили?
Я покачал головой.
— Это интересно, знаете ли. Я должен сообщить об этом Грэйвсу. Он ведь спрашивал, не знаем ли мы кого-то, кто совершенно точно не получал таких писем.
— Она вторая, — сказал я. — Вспомните, есть еще Эмили Бэртон.
Нэш издал короткий смешок.
— Вы не должны верить всему, что вам говорят, мистер Бартон. Мисс Бэртон одно-то наверняка получила… да и побольше, чем одно.
— Откуда вы знаете?
— Эта преданная драконша, у которой мисс Бэртон теперь квартирует, рассказала мне, — прежняя прислуга, или повариха, Флоренс Элфорд. Весьма негодует по этому поводу. Жаждет крови «писателя».
— Почему же мисс Эмили говорила, что она их не получала?
— Робость. Язык этих писем не слишком хорош. Маленькая мисс Бэртон всегда жила, сторонясь всего грубого и неотшлифованного.
— И о чем же говорилось в этих письмах?
— Как обычно. В случае мисс Бэртон это особенно нелепо. И между прочим, там намеки на то, что она отравила свою старую матушку и большинство сестер!
Я спросил недоверчиво:
— Вы хотите сказать, что эта жуткая ненормальная действительно бывает в обществе — и мы не можем ее вычислить?
— Мы ее вычислим, — сказал Нэш, и в его голосе прозвучала неумолимость. — Пусть только напишет еще одно письмо.
— Но, боже ж ты мой, она же не будет больше писать эти штуки… не теперь же!
Он взглянул на меня:
— Э, нет, она будет. Видите ли, она уже не способна остановиться. Это болезненная жажда. Письма будут приходить, в этом не может быть ошибки.
Я вышел наружу и, перед тем как уйти совсем, нашел Меган. Она была в саду и, похоже, почти уже вернулась к своему обычному состоянию. Меня она приветствовала вполне бодро. Я предложил ей снова перебраться к нам на некоторое время, но после некоторого раздумья она покачала головой:
— Это очень любезно с вашей стороны, но, я думаю, я останусь здесь. В конце концов, это… ну, я полагаю, это мой дом. И, осмелюсь предположить, я могу быть немножко полезна мальчикам.
— Ну, — сказал я, — это уж как вам захочется.
— Тогда, я думаю, я останусь. Я… я…
— Вы?..
— Если… если случится что-нибудь ужасное, я ведь могу позвонить вам, не так ли, и вы придете?
Я был тронут.
— Конечно. Но что такое ужасное может случиться, как вы думаете?
— О, я не знаю. — Вид у нее был рассеянный. — Что-нибудь вроде того, что сейчас происходит, разве этого не может быть?
