Они все хлопали, потому что хотели победить. С бóльшим энтузиазмом, чем во время моего появления у замка вчера вечером, с бóльшим чувством, так сказать. И я испугалась, что буду выделяться, если немедленно к ним не присоединюсь, хотя для меня победа означала нечто иное. Я тоже начала аплодировать — и при этом рассматривать каждого из собравшихся. Я одержу победу, лишь когда выясню, кто из них ведет двойную игру. Ведь если верить альбому, то речь идет не об одном, а о нескольких людях. «Убийцы твоей матери». Значит, я не могу доверять ни кураторам, ни участникам — все могут быть замешаны. Поэтому следует позаботиться о том, чтобы мне доверяли. Если их убаюкает уверенность, они станут беспечными и совершат ошибку.
После завтрака мы вместе убираем со стола и переносим посуду в старомодную кухню, в которой все же есть громадный холодильник, но нет посудомоечной машины. На кухонных тумбах — старые толстые столешницы, которые заканчиваются у большой мойки под зарешеченным окном, выходящим в маленький сад. Мойка состоит из двух больших керамических раковин, обложенных бело-голубым голландским кафелем. Большинство изображений ветряных мельниц и парусников повреждено, но можно представить, как красиво эта кухня выглядела когда-то.
Я берусь поставить вымытую посуду в старый буфет. Решаюсь на это намеренно, потому что заметила на его дверце древнюю черно-белую фотографию, на которую обратила внимание еще вчера. Снимок прикреплен кнопками. Филипп тоже заинтересовался фото и теперь рассматривает его.
— Смотри-ка, что это там? — указывает он на одну из картинок, на которой видны кровати на колесиках. Они стоят на улице рядами. На них лежат больные.
Том подходит ближе:
— Я думаю, это паломники. Может, в Лурде
[4]
или еще где.
София кричит, стоя рядом с мойкой:
— Здесь висит еще один снимок!
Я спешу к ней, на фото рука, нарезающая хлеб. Сердце начинает колотиться, мозг внезапно вновь начинает работать на повышенных оборотах. На снимке толстые пальцы сжимают нож, я тут же узнаю кольцо на мизинце. Оно точно такое же, как у незнакомки из маминой машины. У меня перед глазами все расплывается, я чувствую дрожь в ногах. Мне кажется, что запах морга бьет в нос, пары дезинфекции смешиваются с ароматом жареной картошки. Я даже не замечаю, что остальные давно вернулись к мытью посуды.
Хлопает дверь, и на кухне появляется Себастиан. Его не было за завтраком, я его вообще сегодня еще не видела. Он внимательно смотрит на меня и тут же подходит ближе.
— Эмма, что с тобой? Что-то случилось?
Себастиана я вообще никак не могу охарактеризовать. Он намного младше Беккера и Николетты, ему от силы двадцать пять, и два других куратора — явно более высокого ранга. Но, кажется, это совершенно ничего для него не значит, он так и светится от непоколебимой самоуверенности, которую вчера и продемонстрировал в душе. Все дело наверняка в его невероятно симпатичной внешности. Кудрявые локоны до плеч обрамляют очень пропорциональное лицо, подчеркивают темные глаза. И если бы он не так часто и лукаво улыбался, то мог бы сойти за скульптуру ангела эпохи Ренессанса.
Вероятно, именно поэтому я его недооцениваю. Как бы там ни было, он все же ассистент доктора Беккера. Возможно, тоже изучает психологию, и, кажется, у него есть талант, потому что он единственный заметил, что я растерялась. Или он что-то обо мне знает, о чем другие не догадываются.
— Со мной все в порядке, — пытаюсь я ответить как можно более непринужденно, но дрожу от волнения. — Я просто обнаружила эти фотографии, и мне интересно, что они означают. Здесь когда-то был монастырь?
Себастиан улыбается мне.
— Такие фотографии развешаны по всему замку, — объясняет он. — Наверное, он долгое время принадлежал Церкви. Ходят разные истории о строителе здания. Одни говорят, что был когда-то кардинал, который присвоил деньги из Рима после того, как Папа Римский лишил его тайной любовницы. — Он подмигивает мне. — Другие — что здесь обитал отлученный от Церкви монах, который после явления Девы Марии нашел сокровища. Кстати, недалеко отсюда есть часовня, тоже часть замкового комплекса, возведенная в честь Девы Марии. — Он оборачивается и обращается к остальным: — Туда ведет очень живописная дорога.
Он начинает описывать тропу, которая начинается прямо у замка, но я на какой-то момент задерживаюсь у фотографии. Чем дольше я смотрю на снимок, тем больше убеждаюсь, что это не просто то самое кольцо, которое было на пальце мертвой женщины в маминой машине, — это та же рука. И то, что я нашла это фото здесь, не может быть простым совпадением. Я на правильном пути, хотя все еще не знаю, как продвинуться дальше. Наоборот, у меня складывается впечатление, что ситуация становится все запутаннее. Мама была здесь, и, очевидно, эта женщина тоже. Так почему же в автомобиле оказалась именно она, а не мама? Возможно, мама не лежит глубоко на дне озера, а все еще живет. Или здесь все завязано на моем отце, о котором я так мало знаю? И меня посещает совершенно неожиданная мысль: «Вдруг речь идет не об убийцах моей матери? Может, я просто должна ее найти?»
Кто не любит, тот не познал Бога, потому что Бог есть любовь. (Иоанн Богослов 4:8)
Агнесса не подозревала, как это произошло. Это было постыдно, это было отвратительно. Дрожа, она стояла возле тети Гертруды, под ее поднятой рукой. Стояла босая, в одной ночной рубашке и косилась на других девочек, которым уже позволили одеться. Но все они смотрели в пол перед собой, потупив взгляды. Все, кроме Марты. Агнесса смотрела на свою мокрую постель и больше всего хотела умереть прямо сейчас. «Но так нельзя, — нашептывала ей святая Дева Мария, — так нельзя, Агнесса. Это всего лишь экзамен». Агнесса чувствовала бесконечную доброту святой Девы и лелеяла надежду.
— Итак, говори наконец! Тебе есть что сказать? — Тетя Гертруда подошла еще ближе, занеся руку для удара.
— Пожалуйста, мне очень жаль.
— Как ты сказала? Что-то я тебя не расслышала.
— Мне очень жаль! — Она старалась, но голос дрожал. Ей было холодно. Агнесса уже просто не чувствовала ног.
— Как такое могло случиться, что твоя ночная рубашка чистая, а постель похожа на настоящий свинарник? Как тебе это удалось?
— Я не знаю, — шептала она и не понимала, чего от нее хочет Гертруда.
— Что здесь произошло ночью? — настаивала та.
— Ничего! Я клянусь перед лицом святой Девы!
— Можешь оставить это при себе. Мы клянемся только на Библии.
