Квартира была из дешевых: крохотная прихожая и комната, которая все сразу — и спальня, и гостиная, и кухня. На матраце, брошенном на пол, лежал голый по пояс черный человек. Лицо его было огромное, перекошенное, губы вывернуты.
— Это вы, дядюшка? — прохрипел он, приоткрывая заплывший глаз.
На Андриса уставился широкий зрачок, окруженный кроваво-красной вспухшей склерой. — Хорошо, что…— Он задохнулся.
— Надо в больницу, — сказал Андрис.
— Его там найдут, — сказала девушка. — Найдут и убьют.
Андрис сидел на полу и слушал прерывающийся рассказ Тони. Верхний свет выключили. Девушка — Ева, вспомнил Андрис, — поставила на пол ночник. Такой свет не мешал Тони. Сама Ева села по-турецки напротив Андриса и время от времени вскакивала и бежала, чтобы показать что-нибудь или принести. Около Андриса лежали теперь синхроплейер «Урбан», несколько кассет с записью «плот-мюзик» — так это называлось — и динамические головные телефоны высокого класса «Сержант»; родные пьезоэлектрические телефоны «Урбана» для «плот-мюзик» не годились. До вчерашнего дня — пока Тони не принялся ее расспрашивать — она не связывала свое увлечение «плот-мюзик» с тем, что ей удалось наконец сорваться с иглы. Первые записи «плот-мюзик» появились, насколько она помнит, в марте, а к лету это было уже повальное увлечение — в общем-то, ничем не отличающееся от подобных повальных увлечений «Ситуацией» или, чуть раньше, «Рен-Корн-Пи». Все точно так же ходили в синхрах, и, как только включаешь, — «Рен-Корн-Пи», «Рен-Корн-Пи»… Андрис включил и выключил «Урбан» — в наушниках звучала противонаркотическая мелодия доктора Хаммунсена; подростки на лестнице торчали от «плот-мюзик». Да, сказала Ева, какой-то кайф появляется… странный очень, не такой, как от наркотиков, и не такой, как от музыки… непонятно, нельзя объяснить… сравнить не с чем. Кассеты с записями «плот-мюзик» продавались в студенческих лавочках, и при продаже объясняли, что переписывать не надо, может быть плохо; она несколько раз слушала именно перезаписанные кассеты — действительно, возникало неприятное возбуждение, беспокойство, как будто выпили слишком много кофе… сердцебиение, даже какой-то страх… Но — она точно знает — большинство пользуется именно переперезаписями, просто из экономии… и ничего, не жалуются. Привыкли. Тони сегодня прошел по лавочкам, и в каждой ему продали по кассете, объяснили то же, что и Еве когда-то: и про головные телефоны, и про нежелательность перезаписи. Но, наверное, он вел себя неосторожно, потому что, когда он вышел из пятой лавочки, к нему подошли и попросили на пару слов. Он был уверен в себе, приглашавших было всего двое, но его ударили сзади, а потом принялись обрабатывать лежащего. Теперь их было четверо. Правда, били трое, четвертый только присутствовал при этом. Именно его Тони узнал. Любомир Станев, один из лидеров кристальдовцев. Кажется, сознания Тони не терял, хотя какое-то помрачение наступило. Кажется, их кто-то спугнул. Ева нашла его вечером — она сама не знала, каким наитием ее занесло в проход между гаражами. Раньше там собирались торчки — наверное, поэтому… Да, говорил Андрис, да, все совпадает, старина Тони, мы с тобой раскопали дело, оказалось не столь сложно, ожидали-то чего-то страшного, непонятного, потому и Присяжни винтом ходил, и теперь осталось совсем ничего, но это я буду делать сам, а тебя мы все-таки положим в больницу, убивать тебя не станут, потому что хотели бы убить — убили бы там… не убили — это же что-то значит? Или нет?..
«Скорая» увезла Тони, и Ева уехала с ним, и врач, неопределенного возраста человек, потер виски: что же такое делается сегодня? Присяжни очень коротко сказал, что охрана Тони будет обеспечена, и отключился — Андрис слышал, как в Управлении надрываются телефоны. Никакого транспорта не было, и он пошел пешком и шел долго. Улицы были пусты. Потом ему удалось остановить такси. Страшная драка была сейчас, сказал таксист. Ужас, что с молодыми происходит. Насмерть, насмерть… И чем дальше… Андрис молчал. В темном скверике стояла толпа, и несколько парней бросились наперерез машине, пытаясь остановить, — водитель газанул и проскочил мимо них. В центре города стали попадаться полицейские патрули. Два раза на перекрестках их останавливали спецназовцы: заглядывали в салон, в багажник и пропускали, не говоря ни слова. Что-то случится сегодня, сказал шофер. Вся душа ноет… Да, сказал Андрис. Что-то должно случиться.
Таксист высадил его на углу квартала и унесся так, будто за ним черти гнались. Андрис направился к арке, через которую попадали во двор. Потом остановился. В доме светились почти все окна. На улице не было ни одного человека. Он еще раз, не веря себе, огляделся по сторонам. Ни одного. По дороге с ревом пронесся, светя пустыми окнами, автобус. Всё. Фонари давали яркий свет того оттенка, который нельзя назвать ни оранжевым, ни розовым. Деревья в этом свете казались бронзовыми. В глухой, ватной тишине со звуком медленной капели падали листья. Андрис стоял и смотрел. Каждый лист падал отдельно. Падение каждого листа все еще было событием. Ночью или завтра днем начнется листопад, и звуки падения сменятся общим шорохом. Листья еще не знают. Пока падение каждого листа — событие. Великолепные бронзовые листья. Ни один не похож на другой. А через неделю — холодный косой дождь, слякоть, и только самые цепкие, серые, истрепанные ветром, будут зачем-то хвататься за ветки, которым они больше не нужны…
Он поднялся на этаж, отпер дверь и вошел. Присутствие посторонних он учуял — в прямом смысле. У него всегда было очень острое обоняние. Дергаться нельзя, к запаху тел примешан запах оружия. Оставалась секунда, чтобы решить, как себя вести, — долгая секунда, пока он нашаривал выключатель, а потом оборачивался, делая вид, что все, что он сейчас увидит, — для него полнейшая неожиданность… имело смысл сыграть партию, не провоцируя партнеров на поспешные действия… Их было трое. В униформе: серые свитера, полосатые брюки; шапочки-маски на головах; пистолеты у двоих, третий держит руки в карманах.
— Без глупостей, — сказал тот, с руками в карманах. — Лицом к стене, руки за голову.
Андрис повернулся к стене и дал себя обыскать. Полосатый покрутил в пальцах нож, хмыкнул и сунул себе в карман. Потом подтолкнул в спину:
— Иди.
— Руки можно опустить? — спросил Андрис.
— Вот еще.
Андриса поставили посреди комнаты. Тот, который держал руки в карманах, сел на диван напротив него, положил ногу на ногу и сказал:
— Мы знаем, кто вы. Можете не запираться и не строить из себя овечку. Нам нужна информация, и вы нам ее дадите. Всю. А чтобы у вас не возникло иллюзий…— Он замолчал, вынул наконец руки из карманов и стал набирать телефонный номер; в карманах у него ничего не было. — Да, он здесь. Давайте. Возьмите трубку, — сказал он Андрису.
Андрис взял.
— Это я, — сказала Марина. Ее было слышно неимоверно четко.
Дыхание — быстрое, нервное. — Это я, ты слышишь?
— Да, слышу, — сказал Андрис.
— Они меня захватили и держат, — сказала Марина. Она старалась говорить ровно, и у нее почти получалось. — Я не знаю, чего они хотят. Я не…— Она замолчала. В трубке раздался шорох, треск, потом другой, тоже женский, голос сказал: — Хватит.
