– Жаль, – сказал мужчина, опустил глаза и принялся изучать собственные сапоги.
Разговор прервался, и Фольгер, достав паспорт из внутреннего кармана, направился к ганзейским пограничникам.
* * *
Глаза Евы давно уже привыкли к яркому свету Павелецкой кольцевой, но впечатление от резкого контраста между двумя станциями-тезками никуда не исчезло. Все здесь было по-другому. Красочно, чисто, уютно, да еще и многолюдно из-за грядущих Игр. Ева бывала на этой станции проездом и помнила, что на платформе раньше стояли рабочие столы с деталями, и люди в спецовках что-то там мастерили. Но столы, видимо, временно убрали, чтобы многочисленным гостям было где развернуться. Остался только большой штандарт с застывшими возле него солдатами почетного караула и застекленный столик с книжками. Ева никогда не понимала этого фетишизма. Лежат под стеклом в Ганзе Адам Смит и Дейл Карнеги, на Красной Линии чтят «Капитал» Маркса и томики Ленина, в Рейхе буквально молятся на «Майн Кампф». Девятнадцать поклонников из двадцати любого из этих талмудов понятия не имеют, что там написано, но готовы за них порвать любого несогласного. Не читал, но одобряю… или не одобряю… но в любом случае не читал.
Еще Ева увидела небольшую трибуну, сколоченную из тщательно обтесанных досок и выкрашенную в приятный глазу голубой цвет. Очевидно, ее сделали для важных ганзейских шишек. Пока что трибуна была полупуста, но наверняка ближе к началу состязаний на ней не окажется ни одного свободного места. Возле трибуны стояли две тумбочки: одна – для регистрации участников соревнований, другая – для тех, кто хотел сделать ставки. Между зеваками тут и там мелькали торгаши с лотками на плечах, предлагая воду, маленькие кусочки свинины, жареные грибы и еще какую-то снедь.
Желая узнать, кто зарегистрировался на данный момент, Ева подошла к тумбочкам.
– Сколько команд? – спросила она.
Худолицый, изрядно поседевший чиновник в сером джемпере посмотрел поверх очков на девушку. Вид у него был вполне располагающий, но очень уж усталый. Возможно, ему просто надоело давать одни и те же ответы, и потому, чтобы предупредить лишние расспросы, он сразу выдал всю информацию.
– Мало, – сказал он, – в этом году меньше, чем раньше. Пока что – пять команд: от Ганзы, Красной Линии, Полиса, Конфедерации 1905 года и Бауманского альянса. Арбатская Конфедерация, Содружество ВДНХ и Четвертый Рейх своих участников не прислали. С ВДНХ-то все ясно, они еще от вторжения черных мутантов не отошли, Рейх отказывается по политическим причинам, а вот почему арбатцы не захотели – не знаю. Опять из-за каких-нибудь мелочных склок. Зато Бауманский альянс впервые участвует. А вот анархистам запретили совать нос на территорию Кольцевой линии. Да и вообще команд от вольных сталкеров можете не ждать. Залог повысили в полтора раза. Вы удовлетворены моим ответом?
Ева хотела уточнить насчет залога, но к тумбочке подошел седобородый сталкер. Он добродушно покосился на девушку и спросил:
– Леди, вы закончили? А то нам нужно зарегистрироваться.
Скорее по привычке, нежели специально, Ева кокетливо улыбнулась и шагнула в сторону. За седобородым стояли еще двое: молодой высокий парень лет восемнадцати и хмурый черноусый мужчина.
«А вот и вольные сталкеры», – догадалась Ева и повернулась к другой тумбочке, за которой сидел букмекер, одетый, как и чиновник, занимающийся регистрацией, в серый джемпер.
– Хотите сделать ставку? – букмекер учтиво улыбнулся, протирая платком вспотевшую лысину.
Ева пожала плечами.
– Ставьте, милочка, на Граба, не прогадаете, – донесся до нее надменный певучий голос. – Конечно, выигрыш будет небольшой, ведь это фаворит, но зато ваши патроны не будут потрачены впустую.
Ева подняла глаза и увидела ухоженную женщину с толстощеким ребенком на коленях, сидящую на трибуне в нижнем ряду. Одета дама была просто шикарно. Почти как на старых журнальных картинках. На ней было бледно-розовое вечернее платье с полупрозрачными длинными рукавами. Расшитое изящными рюшками и стразами-зеркальцами, оно блестело, отражая яркий электрический свет ламп. На шее красовалось элегантное золотое колье, усыпанное настоящими бриллиантами. А еще рядом с дамой стоял холеный телохранитель с висящим на плече короткоствольным автоматом. Ева невольно почувствовала укол зависти.
«Сучка! – подумала она. – Выпендрежница чертова, и не холодно тебе!»
Впрочем, на Павелецкой кольцевой действительно было тепло, по крайней мере, если сравнивать с Новокузнецкой и уж тем более с Павелецкой радиальной. Сдержавшись, Ева спросила:
– А кто такой Граб?
– Как? – дама театрально подняла брови. – Вы не знаете Алексея Грабова? Он дважды чемпион Ганзейских игр. И уж поверьте моему опыту, милочка, победит и в третий раз.
– Да, краем уха слышала, – задумчиво сказала Ева.
Ей вдруг пришло в голову, что любой предмет и каждый человек, живущий в метро, имеет свой антипод, противоположность. Вот есть Павелецкая кольцевая: светлая, богатая, сытая, теплая. А есть Павелецкая радиальная: сумрачная, нищая, вечно голодная, ледяная. И обе эти станции составляют одно целое, единый мир, у них даже названия одинаковые. Но в то же время они очень разные, они – изнанки друг друга. И друг без друга существовать не могут. Вот толстощекий ребенок на руках гламурной мамаши – изнанка того рахитичного малыша, который греет прозрачные ладошки у костра. Ведь чтобы одному хватало пищи с избытком, другой должен недоедать. И пресыщенности одних без голода других не бывает. А вот этот холеный охранник с лощеной мордой – изнанка Сережи с изуродованным лицом. Кто-то ж должен быть на передовой, отстреливать мутантов, чтобы они не проникли в метро и чтобы такой вот тип стоял здесь с самодовольной рожей и не имел никаких забот, кроме как вовремя лечь спать, потому что женщине с ухоженным телом, которое он охраняет, приятно лицезреть выспавшуюся физиономию без синяков под глазами.
«А я, наверное, твоя изнанка, – подумала Ева. – Я хоть и сестра гауляйтера, а все равно не такая. Я видела много грязи, а что видела ты, курица с колье?»
– Краем уха слышали об Алексее Грабове, – снисходительно произнесла дама. – Подумать только, о самом Алексее Грабове просто что-то слышали. Вы, милочка, случайно, не с периферии?
Ева не знала, что ответить; ей вообще не хотелось общаться с этой напыщенной дурой. Ну о чем можно говорить с собственной изнанкой? Ведь точек соприкосновения как бы и нет. Полные противоположности. Где у одной – черное, у другой – белое, и наоборот.
Ева прокручивала варианты, как бы побыстрее избавиться от назойливой дамы, но удобный случай подвернулся сам. Трое сталкеров, собиравшихся участвовать в Играх, о чем-то напряженно перешептывались. Вдруг черноусый выпучил глаза, подскочил к тумбочке и, ударив по ней волосатой лапой, заорал:
– Что за дерьмо!!! В прошлом году взнос был триста маслят! А теперь – четыреста пятьдесят! – черноусый снова ударил ладонью по тумбочке. – Мы целый год копили, и что теперь делать?! Все впустую!!!
