И, несмотря на это, несмотря даже на помощь старика-немца из Александрии, дело буксовало. Нет, и Евсеин, и папа уверяли, что продвинулись очень далеко, что вот-вот и… в общем, пока неясно было, как закрывать или перемещать порталы, и вообще – можно ли это делать…
Об этом я и рассказал Николке. Повествование вышло сумбурным – за разговорами мы не заметили, как дошагали до Маросейки.
– Ну вот, пришли, – сказал Николка. – Господин барон с Ромкой, наверное, нас уже заждались.
И с этими словами он взялся за массивную львиную лапу бронзовой ручки и потянул на себя. Дверь, украшенная скромной, но до блеска начищенной табличкой «Ротмистр лейб-гвардии барон Корф. Фехтование и атлетика» открылась, и мы шагнули в прохладный коридор, навстречу швейцару в ливрее, украшенной шитым золотыми нитками гербом Корфов…
В доме Выбеговых кроме Вареньки детей было двое: старший Сережа и младшая девятилетняя Настя. Сережа уже два года как учился в кадетском корпусе, и вся повседневная родительская забота доставалась теперь девочкам. Дядя любил всех детей одинаково и не делал различия между своей дочерью и племянницей; но он и прежде редко бывал дома и, занятый службой, не мог много времени посвящать детям. А уж когда сын отправился в кадетский корпус, и вправду почти забыл о том, что Варенька на самом деле не родная их дочь. Год назад мать поместила девочку на полный пансион в женскую гимназию при воспитательном доме, устроенном для дочерей офицеров, погибших на Балканах во время последней войны с турками; отец ее, артиллерийский офицер, был тяжело ранен при Плевне и несколько лет назад отдал богу душу. Первые полгода Варя провела в пансионе при гимназии, но потом Выбеговы настояли все-таки на своем и забрали девочку к себе.
С недавних пор частыми гостями в доме Выбеговых стала не только Марина Овчинникова (с которой Варя сдружилась с первых дней учебы в гимназии), но и ее кузен Николка, а также сын квартиранта Николкиного дяди Иван. Появление этого мальчика и перевернуло, кажется, всю жизнь Вари – начиная с того, самого первого, забавного эпизода в кофейне, когда Ваня и его отец избавили девочку от неминуемой беды, – и после, на велосипедном празднике в Петровском парке, где она в первый раз смогла побеседовать с новым знакомым.
Правда, вскоре знакомство прервалось, причем надолго – мальчик, как оказалось, уехал с отцом за границу, и не в обычную развлекательную поездку, какими нередко хвастались в гимназии девочки, имевшие богатых родственников, а в самое настоящее путешествие по диким странам, причем такое, о каких Варя лишь читала в приключенческих романах Жюля Верна и Буссенара. Летом, на даче в Перловке, Варя не раз интересовалась у Марины (дачи Выбеговых и Овчинниковых стояли рядом, и девочки во время каникул почти не разлучались) о том, нет ли каких вестей об их квартирантах. Увы, путешественники не баловали своих московских знакомых – писем все не было, и даже Николка не знал, где теперь странствуют Ваня с отцом. И тем более удивило девочку то, что когда они вернулись с дачи, на вокзале их встретили Николка и Ваня. Варя была так смущена и обрадована, что не смогла даже толком поговорить с мальчиком; тетя Нина, напротив, встретила молодых людей весьма радушно, с удовольствием приняла помощь, позволив донести вещи до пролетки, и предложила заходить в гости – без церемоний, запросто.
С тех пор мальчики стали на Спасоглинищевском частыми гостями. Они то приходили вдвоем, как правило, передавая письма от кузена Веры Алексеевны, лейтенанта Никонова, которого отец Ивана устроил лечиться после ранения в какую-то особую заграничную клинику, то вместе с Мариной. Пили чай за большим круглым столом в столовой на втором этаже флигеля Выбеговых; потом устраивались здесь же, в гостиной, на канапе возле невысокого столика – и начинались долгие разговоры. Нина Алексеевна сама нередко присоединялась к молодежи – так интересно рассказывал гость. Рядом, обычно с куклой, пристраивалась маленькая Настя; впрочем, вела она себя обыкновенно тихо, лишь изредка встревая с вопросами в беседу «взрослых».
А как любила эти посиделки Варенька! В свои пятнадцать лет Ваня успел объездить с отцом полмира. Шутка сказать – от Аляски, через загадочные, прикрытые романтическим флером страны Востока, Индию, Персию – в Россию! А потом – Архипелаг, Сирия, Святая Земля – места, где странствовали библейские народы и происходили события, давшие начало всей истории… Ваня рассказывал про египетские пирамиды, в которых древние народы хоронили своих царей, или фараонов, про полуразрушенные башни Константинополя и Мраморное море, вечно теплое и вечно голубое, усеянное волшебными островами…
Рассказы эти оставляли след не только в душе девочки. Разумеется, Варенька, подобно любой ее сверстнице, вела альбом. Это было почти произведение переплетного искусства – с бархатной обложкой красивого вишневого цвета, золоченым обрезом и изящным бронзовым цветком на обложке. Варя помнила, как удивился Иван, когда она в первый раз дала ему в руки свое сокровище: мальчик долго и внимательно рассматривал альбом, листал страницы, уважительно проводил пальцем по роскошному обрезу…
Иван не сразу понял, что, собственно, от него требуется, – оказалось, он понятия не имел, зачем вообще он нужен. Варю это удивило – ведь подобные альбомы были у любой барышни ее возраста, как, впрочем, и у многих молодых людей. В альбомы вписывали понравившиеся стихи; туда же подруги, друзья заносили пожелания, шутливые наставления. Порой таких альбомов у владелицы бывало несколько.
Выслушав объяснения, Ваня ответил: «А-а-а, ясно, это у вас здесь вроде как Же-Же… ну живой журнал, только на бумаге». Варя удивилась – конечно, альбом можно было в некоторой степени назвать «живым», – на его страницах и правда во многом отражалась жизнь владелицы, – но чего такого удивительного было в том, что он «на бумаге»? Не на пергаменте же должен быть написан самый обыкновенный альбом гимназистки!
Когда девочка попросила Ивана вписать на последнюю страничку какое-нибудь стихотворение, мальчик задумался. Но довольно быстро нашелся – и на бумагу легли строки Киплинга про серые глаза, «дождь, разлуку, серый след за винтом бегущей пены…».
Очарованная девочка – Варенька, конечно, не могла не обратить внимания на то, что ведь и у нее самой глаза были серыми! – тут же спросила, чьи это стихи. Иван замялся – и ответил, что это неизвестный пока английский поэт, которого они с отцом встретили в Сингапуре, на борту британского пакетбота. И объяснение само по себе придало этим строкам такое романтическое очарование, что девочка была совершенно покорена. А Иван, желая, видимо, усилить впечатление, подарил Вареньке несколько фотографических карточек. На первой был он сам, верхом на красивой серой лошади – в пробковом шлеме, высоких шнурованных ботинках почти до колен и странном жилете, увешанном множеством коробочек и кармашков. Мальчик ловко сидел в седле, упирая в колено, подобно драгунам на старинных планшетах, посвященных наполеоновским войнам, короткое двуствольное ружье. На боку, дополняя образ, висел большой револьвер.
Другая фотография была сделана на борту, Ваня в той же самой одежде стоял на фоне поручней; за спиной у него виднелся берег восточного города. «Александрия, – пояснил он. – Это мы с отцом возвращаемся в Россию».
