Третья карточка была самой необычной. Иван в одной майке и коротких, до колен, штанах, чумазый и довольный, позировал на фоне какого-то парового чудовища. Рядом с мальчиком стоял турецкий офицер в феске, при револьвере; громадное рубчатое колесо машины было выше них обоих. Ваня опирался на лопату в форме совка; вид он имел одновременно и деловитый, и чрезвычайно довольный.
Варя была в восторге от фотографий – поистине, ничего столь же романтического в ее альбоме еще не было. Да и не только в ее – гимназические подруги, увидев стихи и фотокарточки (девочка, разумеется, немедленно вклеила все три в альбом – да не просто так, а с помощью специальных уголочков из тисненого картона), желчно завидовали. Даже одноклассница Вари Анна Чарская, дочь погибшего на турецкой войне кавалерийского генерала, призналась, что никогда не видела ничего подобного. А ведь Анна, несмотря на свою молодость (ей было не больше четырнадцати), побывала во многих странах. Дядя Анны, у которого она жила, был граф и очень важный сановник; каждый год они всей семьей ездили за границу – и в Европу, и даже в Египет, так что Анна Чарская, единственная из всего класса, видела пирамиды.
У гимназисток было в обыкновении хвастаться перед подругами «кавалерами» – знакомыми мальчиками, гимназистами или студентами, оставлявшими записи в девичьих альбомах. Нередко барышни приводили этих знакомых на гимназические вечера, и тогда уж обсуждения и сплетни могли продолжаться неделями. Николка, брат Марины, бывал на таких вечерах не раз; на последний, литературный вечер, который прошел совсем недавно, Варя, набравшись смелости, пригласила и Ивана. Об этом намерении знала лишь одна Марина – Варя нарочно просила подругу никому не говорить заранее.
Вечер удался; Варя втайне рассчитывала, что ее «кавалер» (Ваня, как приглашенный Варенькой на вечер, попадал в глазах остальных гимназисток именно в такую категорию, хотя и сам об этом, возможно, не догадывался) произведет впечатление на подруг; однако же она никак не ожидала, что впечатление окажется настолько сильным. Начать с крайне необычного костюма мальчика; Иван заявился в гимназию в темно-синих, протертых на коленях брюках, простроченных по шву желтой ниткой и украшенных в уголках карманов медными клепками. Необычный наряд дополняли рубашка песочно-зеленоватого цвета с непривычными накладными карманами и жилет со многими карманчиками – тот самый, что запомнился Варе по фотографиям. На все вопросы мальчик отвечал, что это привычное ему по американской жизни платье, – и это вызвало, разумеется, живой интерес присутствующей молодежи и настороженно-неодобрительное внимание взрослой части аудитории. А уж когда Ваня извлек из кармана якобы «завалявшиеся» там длинный, медный тупорылый патрон от английской картечницы Гарднера и горсть револьверных гильз – образ героя-путешественника приобрел полнейшую законченность, поражая наповал воображение и гимназисток, и их гостей.
От настороженности взрослых, впрочем, не осталось и следа, стоило только Варе, Николке, Ване и Марине представить «домашний спектакль». Сама Варя была немного в курсе задуманного – в предыдущий вечер она еле сдерживалась от хохота, разучивая слова принесенной Мариной роли; зрители же – гимназистки, гости, классные дамы – были шокированы, потрясены, и в итоге ни один из них не смог сдержать гомерического смеха.
Вареньке достались роли Царевны и Маруси-Голубицы. Марина с большим знанием дела изображала вредную Няньку и Бабу-ягу; Ваня, разумеется, был Федотом-стрельцом, а в промежутках – еще и Генералом. Во время одного из его диалогов с Мариной не выдержал и разрыдался от хохота граф Чарский, дипломатический чиновник и дядюшка Анны, присутствовавший на вечере по ее приглашению. После окончания спектакля зрители, совершенно скомкав всю последующую программу, облепили «актеров» – у них требовали дать списать пьесу, просили повторить самые запомнившиеся реплики и вообще бурно выражали восхищение. Одна лишь классная дама Вариного класса сидела в уголке, скорбно поджав губы и взирая на ажитацию с явственным неодобрением, – опытная наставница молодежи прекрасно представляла, во что выльется в ближайшие дни этот интерес.
Надо сказать, она ни чуточки не ошиблась – не день и не неделю подряд фразочки и отдельные реплики из нашумевшего представления стали любимым предметом цитирования не только в женской гимназии, но и в некоторых других учебных заведениях Москвы; все затмил совершенно уже выходящий из ряда вон случай, когда сам генерал Чарский, в ответ на поздравление с награждением персидским орденом Льва и Солнца
[29]
, прозвучавшее, впрочем, в сугубо неофициальной обстановке, из уст одного из сослуживцев генерала, славящегося на всю Москву острым языком, ответил цитатой из того самого гимназического спектакля.
Стишок этот стал широко известен даже и в столице – несомненно, благодаря тому самому военному-острослову, и был даже перепечатан в одном из петербургских изданий; впрочем, об этом, разумеется, ни Ваня, ни Варенька, никто другой из участников того достопамятного литературного вечера так и не узнали.
После «литературной» части вечера, как водится, последовали танцы; это было одно из самых любимых развлечений молодежи. Танцевали под аккомпанемент рояля, иногда, в особо торжественных случаях, приглашали оркестр, однако литературный вечер в гимназии явно на такое не тянул. Разумеется, для танцев требовались кавалеры, и этот вопрос чаще всего решали, приглашая на вечер учеников мужской гимназии или реального училища. Конечно, танцевали и приглашенные воспитанниками мальчики или взрослые гости мероприятия.
Какая-то из дам – мать одной из гимназисток – села к роялю и принялась играть очень шумную польку. Высокая, крупная Варенькина одноклассница (девочки представили ее как Калистратову; в гимназии вообще принято было обращаться друг к другу по фамилиям) неожиданно подхватила Варю за талию и закружилась с ней по зале. Девочка напрасно отбивалась – та была вдвое сильнее. Глядя на ее тщетные попытки освободиться, остальные гимназистки умирали со смеху. Особенно хохотала Марина. Впрочем, после такого бравурного начала (что, как выяснилось, было в классе своего рода традицией) начали составляться и друге пары; рояль заиграл веселую мазурку, и вскоре по зале кружилось уже не менее полутора дюжин пар.
Варя, раскрасневшаяся от хохота и движения, вырвалась на миг из бальной круговерти и, к своему удивлению, увидела Ваню, одиноко подпирающего в стороне стену. С ним был и Николка; однако же буквально на глазах Вари его увела одна из девочек младшего класса. Николка, затравленно озираясь на Ивана, поплелся танцевать, будто на Голгофу; к самому же Ване тотчас подлетела Чарская. Девочка горестно вздохнула – Анна была чудо как хороша и к тому же отлично танцевала; дядя брал ей в учителя настоящего французского балетмейстера, так что даже гимназический учитель танцев, строгий и чрезвычайно требовательный господин, восхищался талантами юной графини.
Однако же, к удивлению Вареньки, Иван виновато развел руками, помотал головой и что-то сказал Чарской. Та недоуменно вздернула голову, ответила, повернулась и независимо пошла прочь. Хорошо зная нрав одноклассницы, Варенька сразу поняла, что та раздражена и взбешена до последней крайности.
