Отсюда, кстати, вывод: они успели выбросить наружу почти огнеопасное «имущество», – раз уж взялись за оружие, которое хоть и попортится, но взрываться не станет. Потому как, будь его там не десять канистр, а десять тонн бензина – надо было бы самим в окна выкидываться и драпать что есть мочи.
На радостях, что план сработал, я сгоряча предложил устроить второй акт Марлезонского балета, а именно – поджечь подозрительный домик уже по-взрослому. А что? Наделать бутылок с коктейлем Молотова да и забросать – ибо нефиг. К сожалению, идеи не оценили. Мало того, я был обвинен в терроризме, шапкозакидательстве, беспечности и еще прочих смертных грехах, самым безобидным из которых была гордыня. После чего высокое собрание в составе Николки, Романа и Ольги (Наталью Георгиевну не позвали – из-за деликатности обсуждаемых вопросов) постановило: мобилизовать агентуру на слежку за складом и тщательно вести учет поступающих на Стромынку грузов – хотя бы общего их числа и внешнего вида тары. А там видно будет. Я не спорил – видно, так видно. Тем более что других идей, кроме поджога, у меня все равно не нашлось.
Кстати – вот для чего еще им может горючка пригодиться. А что? Развести мыло в керосине, сахару добавить – и все, готов эрзац-напалм! Уж кто-кто, а Дрон наверняка в курсе. Правда, на Майдане, насколько мне известно, в качестве загустителя использовали пенопласт, растворенный в ацетоне, – но идея та же. А уж мыла здесь найти – не проблема.
Следующий пункт повестки дня – Вильгельм Евграфович Евсеин наконец отправился в Берлин, чтобы поработать в тамошнем Королевском музее. Что-то им с отцом срочно понадобилось уточнить касательно перевода манускрипта. А оттуда – чтобы времени не терять – в Александрию, к Бурхардту. Семка со товарищи, под чутким руководством Николки, обеспечили доставку багажа и охрану доцента на вокзале. Мне оставалось только вздыхать – вновь обошлись без меня. Ну да ничего, потом оторвусь.
Далее. Каторжные работы по перетаскиванию барахла через тоннель в мастерскую, а оттуда по точкам – сюда, в контору, в казармы к Фефелову и в клуб Корфа, – в основном завершены. Следующие несколько дней мадемуазель Ольга будет комплектовать медицинские наборы для доктора. Отвезти их в Питер она решила сама – вопреки прямому запрету доктора покидать Москву без вызова. По мне – так пусть едет; командиров меньше. Ромка – малый толковый, с ним всегда можно договориться; подгонять и опекать без особой нужды не будет. Тем более что он занят – сейчас, на зимних гимназических каникулах у «кружка разведчиков» обширная программа и без сегодняшнего веселья на Стромынке. Здорово все же, что у нас есть «волчата», без них мы нипочем бы не справились. А так – ну идет ватага гимназистов по своим делам… ну решили ни с того ни с сего в снежки поиграть… ну выбили пару стекол… Чего с них взять? Хулиганье сопатое…
Ребятам даже объяснять ничего не потребовалось. Зачем? Сказали отцы-командиры – то есть мы с Ромкой – значит, нечего болтать, и вперед! Нет, хорошая штука – скаутская дисциплина. Один только Сережка Выбегов, Варин брат, как-то странно посмотрел, когда услышал, что за шкода предстоит. Ну оно и понятно – кадет все же, белая кость… но и он не стал отказываться, сработал, как тут говорят, «на ять».
А пойду-ка я сейчас и устрою ПХД
[48]
Яшиному арсеналу! Ну люблю я с огнестрельным железом возиться! Тем более что в витрине, в конторе, пылится без толку почти десяток разномастных винтовочек и карабинов: и винтовки Генри, и армейские «бердан» № 2 с продольно-скользящим затвором, и пара «лебелей» вроде папиного, только без оптики, и даже редкостная револьверная винтовка «Модель 320» Смит-и-Вессона. В наше время за такое чудо можно получить на аукционе тысяч сто – и отнюдь не белорусских рублей. Углядев это произведение оружейного искусства в лавке у Биткова, немедленно кинулся к Яше занимать семьдесят три рубля – и теперь револьверная винтовка украшала стену над письменным столом хозяина конторы. Никелированный ствол, приклад и цевье из редкой древесины грецкого ореха – мечта коллекционера, да и только!
Имелся в коллекции и десяток револьверов; тут же хранился и мой стимпанковский «галан». С собой я предпочитал носить компактный «бульдог» или вообще «дерринджер». В общем, меня ожидало развлечение не на один час – неспешное, медитативное, не отвлекающее от мыслей о вечном. Разобрать, покрыть смазкой, протереть, собрать… запах ружейного сала, любовно ухоженной стали, лака… красота!
Кстати, чтобы не забыть – Николка говорил, что Варя с Маринкой зовут нас в следующее воскресенье покататься на коньках на какой-то «гордеевский» каток, на Чистых прудах – там, оказывается, уже год как устроено электрическое освещение. Форма одежды – соответствующая. Не исключено присутствие знакомых по гимназии, а потому – велено не ударить в грязь лицом.
А я, как нарочно, на коньки уже сто лет не вставал…
– А знаешь, Русакова, я вот жалею, что живу не в пансионе, – сказала Марина, складывая книжки в папку-портфель, какие гимназистки носили вместо ранцев, принятых в мужских гимназиях. – Ты-то счастливая, хоть год, а пожила вместе с другими девочками! Весело, наверное, было?
– Да уж, весело… – поморщилась Варенька. – Ты, Овчинникова, нашла чему завидовать! Все по колокольчику, все под присмотром… за столом – и то громко не заговори, сразу бонна заметит. И хорошо если выговором обойдется, а то еще стоять заставит! А уж сколько раз я без передника ходила
[49]
…
– Да, в младших классах мы все были шалуньями, – вздохнула Марина. – Хорошие были деньки…
– И ничего хорошего! – фыркнула Варя, на которую, похоже, напал бес противоречия. – Нам бонна как-то во втором классе заявила, что за год девочкам, жившим в пансионе, двадцать семь раз снижали балл за поведение – «за дерзкое отношение к воспитателям и подругам, а также за хладнокровный обман». Нет, ну ты подумай! Что ни скажешь – все им дерзость!
– Да ты и сама покорным нравом не отличаешься, Русакова. – заметила Марина. – Куда там начальным классам – тогда-то мы еще боялись наказаний, да и на старших смотрели открыв рты, как птенцы…
– А вечерами? – продолжала Варенька, которую слова подруги о прелестях пансионной жизни, похоже, задели за живое. – Ну ни минутки нет, чтобы посидеть одной, подумать, заняться своими делами. Или за рукоделье посадят – как же, у нас выставка благотворительная на носу, – или еще какая-нибудь пустяковина! А потом стой, как дура, с салфеточками-скатерками, улыбайся гостям, – всем этим надутым купцам первой гильдии и отставным полковникам с женами, – и прикидывайся паинькой, чтобы они именно твою безделку купили! А бонна рядом – и рассказывает медовым таким голосом, какая ты примерная да послушная. А у самой глаза злющие…
