Нехорошее место. Осенью, на двадцать пятую годовщину смерти Добролюбова, попались там казакам… чудом целыми ушли.
– На Волковом? Зачем, Аня? Папа же не там лежит?
Пожала острым плечиком:
– Не знаю… все равно. Ходила, плакала… пошла домой. По дороге думала о маме, младших… они ведь совсем-совсем одни, там, в Симбирске!
– Аня, тебе надо успокоиться. Пойдем, я тебе накапаю…
Злой взгляд в ответ. Почему? Раньше она никогда не смотрела так на брата.
– Ты не был, когда папу… Когда…
– Но ты же знаешь почему.
– Знаю, – вздох. – А другие пришли, весь город был. Так много речей говорили…
Что ей ответить? Мать не дала телеграммы – знала, что у Сашеньки, старшего, важная курсовая работа по биологии, идет на большую золотую медаль.
Медаль он получил. Золотой кружок – без обмана, без всякой позолоченной меди. Не так уж и много за него дали в ломбарде…
Знать бы тогда, что в Харькове можно раздобыть сколько угодно готового динамита! А так – приходилось самому делать все необходимые компоненты. А это деньги, деньги и время. Со временем-то и было хуже всего; спасибо Мише Качнеру – раздобыл в Вильно много азотной кислоты и револьвер. Покупать оружие здесь, в Петербурге, не решились – да и деньги были на исходе. Последнее оставшееся из вырученного за медаль ушло товарищу, студенту, случайно втянутому в заговор. Испугался, решил бежать за границу – а на какие средства?
Так что отца зарыли без него. И вот Аня, ее взгляд… скомканный платок, сжатый в исхудавшей ручке. Вверх по лестнице – дверь, а за дверью – ее не простившие глаза…
– Аня, уже поздно. Шла бы спать…
– А завтра ты так же поздно придешь? – взгляд уже не злой, а жалкий. Как же не хотелось возвращаться сюда… и завтра не захочется…
Сон не шел, но поспать надо непременно: завтра трудный день. А под вечер, как назло, встреча с этим… Войтюком? Его привел Радзиевич, кажется… Да, познакомился в Москве, через тамошних товарищей. Откуда сам Войтюк? Из Ковно? Верно. Новоприбывший интересно говорит, но осторожен в словах; стоит завести речь об остром, больном, святом – молчит и будто прячет что-то за пазухой. И – глаза. Пронзительные, злые, все видят насквозь…
Папа любил охотиться. Такими были его глаза, когда целился из ружья. Только вместо азарта у Войтюка – ненависть.
Страшный взгляд. Не приведи бог стать врагом того, кто так смотрит на мир…
Ладно. Это – потом. Спать…
Стук в дверь. Надо встать, открыть… нет. Сил нет и желания тоже. Вообще ничего не хочется…
Дверь скрипнула, в проеме засветилось. Хозяйка идет, на плечах пуховый платок, в руке – лампа. Отсветы разогнали темноту, и та расползлась по углам, втянулась тенями между стопками книг, стекла на пол, под комод.
– Что с вами, Саша? Вы плохо себя чувствуете? Аня весь день проплакала, ничего не ела…
– Да, спасибо, я знаю. Со мной все в порядке, не волнуйтесь…
– Вы стали каким-то странным – что-то переменилось в вашей жизни. Я права? Раньше вы не сидели вот так, в темноте… может быть, что-то стряслось?
– Ну что вы… – вежливо, слегка зевнув для достоверности. – Что со мной может стрястись? Просто думаю в потемках – голова лучше работает.
Вранье. Голова теперь вовсе не работает… только и хватает сил, чтобы прятаться в темноте…
Там, под шкафом, в старом фанерном чемодане с отодранным жестяным уголком, ждет своего часа – она. Бомба. То есть пока еще это только свертки, динамит в промасленной бумаге. Его много, должно хватить на три снаряда. Метальщиков и будет трое – Василий Осипанов, потом его тезка, Вася Генералов, и Пахом Андреюшкин, весельчак, балагур… Должен был быть еще и Петя Шевырев, но он болен чахоткой, пусть едет в Крым, так решено. Остальные – сигнальщики.
Его же задача – начинить снаряды смертью. Нет, почему смертью? Свободой. Не будет в России ни свободы, ни социализма, пока жив царь.
Как же отвратительна тупая, не ограниченная разумом, самодовольная власть этого похожего на медведя человека над громадной страной, богатства которой могли бы сделать счастливым и сытым всех, кто родился и живет в ее границах. Эта власть одного над судьбами миллионов обращает в прах любые начинания, тормозит развитие общества, как грязь, в которой по ступицы увязли колеса экипажа.
Нет. Не смерть. Динамитные снаряды будут начинены свободой, равенством и братством, а вспышка взрыва просто высвободит их из темницы, изобретенной шведом Нобелем, и расшвыряет разлетом газов по всей стране.
Но эта Свобода его изготовления – это не только динамит. Еще и яд. Надо вырубать из свинца ровные кусочки и сгибать их – получаются эдакие «шрапнельные пули», которые другие нашпигуют стрихнином. Не он; он техник, его дело – поместить Свободу в жестяные цилиндры вместе с отравленными пулями, потом вложить в другие цилиндры, картонные – и оклеить коленкором. В крышке отверстие – для запала. Все продумано, тщательно нарисовано на схемах; только самих цилиндров нет – их принесут через пару дней.
А пока – взрывчатка. Азотная кислота и белый динамит – его собственный рецепт, его секрет. Его Свобода… отравленная стрихнином.
Нет, к черту! Все правильно. Царя надо убить. Пусть видят – борьба продолжается, революция не сложила оружия, в России есть еще те, для кого избавление родины от несчастий дороже и сытости, и самой жизни…
– Но, Сашенька, как же так? Я стала замечать, что к вам перестали приходить друзья. Раньше вы так часто собирались, веселились, шумели по вечерам… помните, я даже журила вас?
– Нужно заниматься, до конца курса три месяца, времени нет.
Когда «Террористическая фракция» решила, что акцию надо провести в конце февраля, пришлось рвать все связи, отказываться от прежних знакомств. Выйти и из экономического кружка, и из землячества студентов Поволжья – «волгарей», как они себя называли, – отказаться от должности секретаря научно-литературного общества. Коллеги недовольны, исподволь звучат обвинения в равнодушии, даже в непорядочности. Смешно – он ушел, чтобы не скомпрометировать ни в чем не повинных людей, отвадить от своей, начиненной смертью – свободой! – квартиры, чтобы сюда не приходил никто, кроме своих, причастных…
– Так я пойду, Саша?
– Да, конечно, спасибо. Я посплю.
Свет, вдогонку за пуховым платком и слабым ароматом кельнской воды, втянулся в дверную щель – темнота сразу выползла из-под кровати, из углов и вступила в свои права.
Февраль, начало… осталось чуть больше двух недель.
Спать…
В дверь постучали.
– Пакет, господа! Поставьте подпись…
Гостиничный рассыльный. Или коридорный – кто их разберет? Олег Иванович отложил газету и пошел к двери, нашаривая в кармане мелочь.
