Дальше. Лестница на третий этаж. Стон. Ясный отчетливый стон.
Первого часового он не убил – лишь ранил…
Глеб вынул из кармана «смит-и-вессон» и продолжил подъем – осторожно, чтобы не подвернуться под дурацкую пулю.
Раненый часовой все еще полз. Половины лица у него не было. Уцелевший глаз смотрел косо вверх. Но Глеба он как-то заметил: ползти перестал, завалился на левый бок, поднял правую руку с растопыренными пальцами. Стой! Глеб трижды выстрелил, не глядя. Обошел еще дергающееся тело…
Тошнота. Тошнота и бессилие… Он вспомнил, где чувствовал нечто подобное. Когда сидел на цепи, захваченный кейджиберами – и пытался ускользнуть из пыльного мира.
Обвал. Обвал. Обвал.
И сила вытекает по капле…
Здесь было то же самое, хоть и без цепи.
Он попробовал уйти раз, еще раз, еще. То, что час назад давалось легчайшим усилием – тремя пальцами ломаешь спичку – вдруг свалилось на плечи мягким шестипудовым мешком.
(Салли Лисамер вздрогнула: горячий и слабый ток прошел по ее телу от пупка к коленям. И снова, и снова…
– Ты молодец, Билли-бой, – с некоторым трудом произнесла она. Воздух сделался словно бы вязким для слов. – А теперь попробуй поднять это…)
Вдруг – будто солнце закрыло тучами. Глеб обернулся резко, поднимая револьвер. Никого. За окном…
Сначала он просто не поверил своим глазам. Потом – подошел, оперся о холодный подоконник, стал смотреть.
Это делает Билли, подумал он. Эти идиоты разбудили Билли.
Небо, прежде равномерно светящееся, шло темными полосами. Темными и светлыми, как шкура тигра. Просто темных было намного больше. Они бродили по небу, находили свое место и замирали, потом – опять направлялись странствовать. Сливались с другими, разделялись, изгибались причудливо…
А если высунуться в окно и посмотреть вверх, то увидишь, как над головой образуется, ширится и набрякает черно-смоляная, провисающая в середине почти уже до крыши, бесформенная шевелящаяся клякса…
Вместо воздуха к лицу льнул невидимый холодный кисель.
Билли аккуратно опустил на место янтарное яйцо. Оно еще постояло секунду вертикально, потом завалилось на бок и стало мелко качаться. Тетя Салли сидела неподвижно, устремив глаза куда-то мимо него. Теперь нельзя было отвлечься или сбиться. Он слишком ненадежно ее держал и слишком бешено она отбивалась от него там, внутри себя. Это было так, будто бы он сумел отвлечь ее на минуту – а сам просунул свою длинную невидимую тонкую руку в какое-то отверстие чуть пониже затылка и сумел перехватить что-то очень важное. Салли была теперь его куклой-перчаткой… но он не знал роли. И – это была очень сложная и тяжелая кукла…
Он сидел, смотрел на нее и размышлял, что делать дальше.
Полосы не то, чтобы в один момент – но очень быстро стали истончаться и таять. Тьма убиралась из комнаты. Глеб перевел дыхание. Воздухом снова можно было дышать.
Шутки у вас, боцман…
Нет, в этом доме делать нам больше нечего. Назад, назад. А потом, как положено царю – через парадный вход.
Ты царь – живи один…
На часах дрожало без четверти семь.
Олив бросилась ему навстречу. Долгий миг она была похожа на взлетающую птицу, и с внезапным, как ожог, как пуля, томлением он смотрел жадно, большими глотками, будто пил воду в пустыне, – на нее, на нее… это было как возвращение – в ту самую реку, в которую никогда не войти дважды. Но нет – она ударилась о его взгляд и остановилась, и опала внутрь себя.
– Что? Что-то не так?..
– Да, – он отстранил ее, прошел в угол, сел. Стул охнул под ним. – Они разбудили Билли. Я не смог даже войти…
– Боже… – он благодарен был ей за ее ужас. – Что же теперь будет?
– Подожди… Переведу дыхание…
– Что ты хочешь? Воды? Поесть?
– Посиди рядом…
Это сорвалось само – не успел удержать.
Олив молча придвинула стул, села. Глеб повернул руку ладонью вверх. Долгие секунды спустя тонкие пальцы Олив легли в его ладонь.
– А у меня друг умер, – сказал Глеб, сглотнув. – С похорон – сюда…
– Который? Аль?
– Аль. Других не нажил… или растерял…
– Бедный мальчик, – тихо сказала Олив, и неясно было, кого она имеет в виду.
Надо было сидеть тише мыши и делать вид, что ты тут вообще ни при чем.
– …Я все еще не верю, что он пойдет на обмен. Будет какой-то подвох, вот увидите. Салли, я не прав?
– Да.
– Ты удивительно разговорчива сегодня… Стив, а ты?
– Я тоже разговорчив.
– Я серьезно спрашиваю.
– По-моему, все пока идет по намеченному.
– Вот это меня и тревожит! Так ведь не бывает – чтобы план сбывался тик в тик. Всегда по ходу вносились какие-то исправления… а сейчас: будто мы играем не с людьми, а с механическими куклами, которым мы сами же написали тексты ролей…
– И что тебя беспокоит?
– Но если перед нами куклы – то люди-то где? Где люди?
– Интересный вопрос.
– А я в общем-то согласен с Гарри. Действительно – подозрительное непротивление. Ударили по правой щеке – подставь левую. И уже не то что неохота – а даже боязно связываться… Салли, правда – что с тобой? Мы ведь не на квакерском собрании.
– Ничего. Все в порядке.
– А я бы хотел поговорить обо всем этом с Дэнни. Дэнни понимает этих местных лучше нас всех, вместе взятых. И он был знаком с царем Глебом…
– Много толку от таких знакомств… Тогда ему было двадцать лет, а теперь тридцать. Вспомни себя в двадцать – и сразу подойди к зеркалу. А ведь тебе не приходилось править империей в полторы Канады размером, от которой потом остался только Кони-айленд. Тут в любой тыкве могут завестись маленькие зеленые крокодильчики.
– Не скажи. Такие люди – если они выживают – куда прочнее нас, смертных.
– Вот это меня и беспокоит! Если они прочнее – то почему Глеб сдается? Предположим, он не сдается, а только делает вид…
– Да он и вида такого не делает. Это мы просто хотим верить, что он сдается. А на самом-то деле..
– Гарри, не нагнетай. И так тошно.
– Вот! Слово сказано! Именно: тошно. А – почему, собственно?
– С непривычки, знаешь ли. Мне мама не разрешала заниматься киднэппингом.
– Если бы только это. Помнишь мультик, как Плуто поймал медведя?
– Когда он тащил его из норы?
– Вот-вот. Салли, а ты помнишь этот мультик?
– Нет.
– Клянусь Вакхом, эта девушка сегодня совершенно не похожа на себя! Салли, голубка, тебе не кажется, что мы вытягиваем из норы не крота, а медведя?
