Форбидеры держали ситуацию под контролем и были убеждены, что это удастся им и впредь.
Ранним утром на исходе рождественской недели Светлана вышла из дома. Ей плохо спалось ночами, зато тянуло в сон днем. Стали отекать ноги. Живот вырос, и тот, кто был в животе, начал толкаться. И вот она вышла, набросив пуховый платок, из-под гнета крыш и стен. Всходило солнце, поднимаясь над далекой полосой морозного тумана. Доктор Фицпатрик рассказывал, что где-то в горах есть очень холодное ущелье: зимой его набивает снегом почти до краев, и снег не тает до июня.
Сейчас было около тридцати по Фаренгейту. Нежный иней лежал на траве. Стояла несравненная тишина.
Высоко в небе парила белая птица с тонкими неподвижными крыльями. Звенящая нить опускалась от нее до земли…
Для Андропова формально легкое ранение: пуля прошла сквозь околопочечную клетчатку навылет, не задев ни органов, ни крупных сосудов, – оказалось фатальным. Контузионная волна пули «взбодрила» хронические болезни почек, с которыми врачи уже не сумели справиться. О факте ранения знали девять человек, не считая родственников: два врача, медсестра, Чебриков, Туров, Василий Васильевич и три офицера охраны, слышавших выстрел, но не успевших вмешаться.
Все они были абсолютно надежными людьми.
Знакомство с Туровым и Василием Васильевичем стало для Чебрикова большим потрясением. О деятельности Тринадцатого до сих пор он ничего не знал.
Полковник Вильямс был в пути, паровой фрегат «Дайана» боролся со штормом южнее острова Росса, когда в Ньюхоупе пулей снайпера был смертельно ранен в голову и час спустя умер президент Хоук. Это случилось шестого января.
Днем раньше три основных профсоюза Мерриленда начали бессрочную политическую забастовку, требуя проведения выборов. В ночь после убийства штаб-квартиры их были разгромлены, несколько активистов растерзаны толпой. В ответ на это на улицах столицы выросли баррикады.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
АГАТОВОЕ МОРЕ
– Неужели, – спросила она снова, – я ошибаюсь, думая, что в тебе есть изъян, через который, как через пробоину в крепком валу, проникла в душу твою болезнь смятении?
Ответь же мне, какова цель всего сущего, к чему направлено стремление всей природы?
– Я слышал об этом, но скорбь притупила мою память…
Боэций
1
От самого дома и до тех пределов, где живой человеческий глаз переставал различать оттенки и беспомощно и смущенно прятался за веки, и только беспощадная оптика дальномеров и шершавых биноклей позволяла различить тонкую линию горизонта – тянулась ровная сизая ковыльная степь. Вблизи ковыль был неподвижен; вдали – ровно и бархатисто мерцал под затуманенным ранним солнцем; но на каком-то среднем расстоянии видно было, как возникает на нем мгновенный муаровый рисунок и тут же сменяется другим, как пробегают неясные встречные волны и погасают, как темные пятна и полосы неуловимо заполняются мягким меховым, или изломанным стеклянным, или текучим ртутным блеском; казалось, что ковыль – это шкура глубоко спящего теплого зверя. Небо под дымкой имело тот же самый сизый блеск. Два всадника вдали, очерченные невыносимо четко, ступали будто бы по облакам. Воздух еще помнил прохладу ночи. Девять раз отщелкали ходики на стене.
– …А все плохо, – Глеб хрустнул переплетенными пальцами. – Ну, наступаем. И что? Мы наступаем, они отходят. Коммуникации растянуты, как сопли. Подвоза почти нет, солдатики на подножном – и потому полвойска мается поносом. А когда на подножном – тут вам и мародерство, и кое-что похуже… и адмирал, по-моему, слишком уж сквозь пальцы на все это смотрит. Но и к стенке ставить – тоже, знаешь… В госпиталях не продохнуть. Бинтов мало, мазей нет. Давно не воевали, забыли, как это делается. А вот, понимаешь ли, наступаем. Просто у тех еще страшнее.
– Ну…
– Я тоже боялся. Еще сильнее, чем ты. А вот как раз перед отъездом моим – привезли казачки пятерых. Четверо отошли уже, один еще дышал, но без сознания, и доктор сказал, что шансов никаких. У всех пятерых вот здесь, как у тебя – оспины. Понимаешь? Лет всем по двадцать, по двадцать два. И вот на то, чтобы с ними совладать, положили казачки своих девятерых. Так что и автоматы им не слишком помогли. Поначалу только… ты помнишь.
– Помню, – Алик медленно кивнул. Из кровавой каши на острове Бурь им удалось выбраться чудом.
– Так вот, о главном. Местные говорят, что есть в горах странное место, с ирландского переводится как «чертногусломит» – так вот, одним словом. Вроде бы уже с полгода оттуда доносятся шум, гром… ночами зарево, вспышки. А зимами там всегда очень холодно, дует ледяной ветер – и необыкновенно много снега. Горы снега. Рыбацкий поселок неподалеку – миль семьдесят всего, по их масштабам совсем рядом – называется «Дверь В Ад»…
– Это оно, Глеб, – сказал Алик очень тихо. – Покажи по карте…
Глеб показал.
– А наши где?
– Уезжал – были вот здесь. Сейчас, наверное, уже досюда дошли. А «Чертногу…», как видишь, в стороне, и дорог туда нет.
– Дороги – это не главное…
Они долго молчали.
– Ты сумеешь его закрыть? – спросил, наконец, Алик.
– Не знаю, – медленно сказал Глеб. – Я просто не представляю, как выглядит сквозной проход в пыльном мире… Может, там и жечь-то нечего?
Это была ложь. Глеб знал, как выглядит проход, знал, что с ним надо делать – и потому старался, как мог, избежать этой работы. Вдруг – обойдется? Вдруг это проклятое дело сделается само? Свернутый конвертиком лист плотной серой бумаги лежал в кармане. Телеграмма. Догнала его вчера вечером. «Это мы сделаем. Все остальное – твое, сынок. Вильямс.»
– Но ты говорил, есть еще какой-то способ…
– Нет, – медленно сказал Глеб. – Только Белый огонь. И ничего другого.
– Понятно, – помедлив. Алик кивнул. – Пусть так. Кокаин мы достанем. Сколько надо?
– Много. Может быть, несколько тонн. Хотя бы сырца.
– С сырцом вообще никаких проблем… – Алик вдруг заозирался по сторонам. – Слушай, давай водки выпьем? А то меня что-то поколачивает.
– Только чуть-чуть. Развезет по жаре…
– Именно что чуть-чуть. Илюха! Принеси-ка, братец, водочки холодной и закуски какой ни на есть.
Илья, денщик Алика, высокий худой солдатик в необыкновенно огромных сапогах, до тех пор безгласно сидевший в углу за шахматной доской и делавший ходы попеременно то за белых, то за черных, встал, не отрывая от доски взгляда, обогнул столик и вышел в дверь боком.
– Обучил его, шельму, шахматной игре, – засмеялся Алик. – Теперь за уши не оттащишь. Меня обыгрывает без ладьи. Будь добр, если вдруг снова окажешься там, – Алик понятным жестом показал через плечо, – добудь ему учебник Ботвинника или Бронштейна. И вообще шахматные книги…
