– Я сам, – Эндрью вдохнул кокаин, зажмурился – и прижался спиной к кресту, расставив ноги и подняв руки. Мервин привязал его и сам повернулся к своему кресту, тяжело дыша. Сол поднес ему кокаин…
Иссиня-черная стена косо нависала над ними. Высоко, но видно – алели неизвестные буквы. Когда шли, силились прочесть – не смогли. Четыре коротких слова.
Баттерфильд.
Сол. Черное лицо, черная клочковатая, торчащая вперед борода.
– Кит… – шепотом. – Будешь уходить – возьми мою кобуру…
– Что?
– Кобуру. Ты же знаешь: Сол – хитрый еврей. Прощай. Все было прекрасно…
– Прощай.
– Ты не бойся. Я шепну за тебя словечко.
– Бесполезно, дружище. Меня туда на порог не пустят. Так что – вряд ли увидимся…
Сквозь тупость, тяжесть, внутренний мрак и песок – острой иглой в самое сердце. Вильямс отошел поспешно…
Надо торопиться, пока все живы. Он шел, посыпая кокаином головы распятых. Наверное, его видели. Он сам видел себя: почему-то сбоку и сверху: маленьким кривоногим жестоким карликом. Где Дэнни? А, вот он: возится с костром. Торопись, солдат, торопись… Баттерфильд уже висел на кресте, уронив голову на грудь, из носа капала кровь – часто, крупными каплями; они ударялись о скалу и разлетались, как шарики ртути. Здесь совсем нет пыли, запоздало вспомнил и почти удивился Вильямс. Что бы это значило?.. Два костра горело, дым тек по ногам. Третий. Все, Дэнни. Все. Уходим.
Вот она – кобура Сола. Большая сумка на ремне с хитроумной застежкой.
И вновь – будто сверху, с десятого этажа: три костра треугольником, ярче, ярче – и два человечка, на четвереньках ползущие от них. Один почти тащит другого, а другой – будто бы сам рвется в огонь. Кто кого тащит, неясно: оба маленькие, оба оборванные. По гладкому стеклу им трудно ползти, и возникает некое общее сожаление вокруг. Черепашки торопятся в гору… А вот – от костров, ставших белыми, побежали огненные дорожки к подножию монумента…
На короткий миг – издали – Вильямс увидел, как вспыхнули разом, почти взорвались, человеческие существа. Цепь косых – только что живых – крестиков слилась, засияла, окуталась белым пламенем, ярко, ярче, еще ярче, нестерпимо ярко, невыносимо для глаз… и – дрогнула под ногами скала…
Черный монумент бесконечно медленно начал крениться и оседать – и вдруг мгновенно утратил блеск и черноту, превратился в поток, водопад, лавину серой пыли. Секунду-другую еще были видны алые буквы, они расплывались, удлинялись, вытягивались, подчиняясь воздушным вихрям, срывающим там и тут клочья шкуры этого умерщвленного великана. Потом – пыльный вал ринулся по площади, на которой когда-то стоял монумент, и захлестнул, и погреб под собой, и понес куда-то бешено бьющихся человечков…
Все это происходило в полном ужасающем молчании. Может быть, потому, что некому было слышать равный стону погибающего бога рев пылевой лавины.
– Товарищ майор… товарищ майор…
Туров приоткрыл глаза. Темное лицо склонялось над ним, а выше – сводящим с ума водоворотом кружились синие и серые – вперемешку – тучи. Где-то рядом шумело море.
– Товарищ майор, очнитесь…
– Все нор… о-ох…
– Вы так рот не раскрывайте. У вас челюсть вроде как сломана. Вот, справа…
Туров потрогал. Да, что твоя тыква…
– Что было? Авария?
– Взрыв был. Сзади. Там, где… ну, это… Похоже, боеприпасы рванули. А то еще чего хуже.
– Ты кто?
– Прапорщик Зиновьев. Санинструктор.
– Где командир?
– Убит, товарищ майор.
– Что? Зарубин – убит?! – он опять слишком сильно раскрыл рот, и – будто оголенным проводом ткнули в дупляной зуб. Белые искры…
– Так точно, товарищ майор. Кто в вашей машине ехал – все насмерть. Вас вот выбросило, а их – об скалу…
– Помоги-ка сесть, Зиновьев. Черт… а там что?
– Там нормально. Ободрало только.
– Потери еще есть?!
– Есть, товарищ майор. Не считали еще, но… Танк вон под откос сбросило, три бээмдэшки, грузовиков с десяток… и кто под волну попал, тех – всмятку. Вас тут скалой прикрыло…
– Ясно.
Он встал. Подламывались колени, все куда-то норовило ускользнуть. Вот, значит, как…
Впереди, там, где тянулась невидимая отсюда трасса – поднимались к небу несколько тонких еще дымков. В угнетающем безветрии они были прямые, с приплюснутыми утолщениями на концах – как огромные гвозди.
Позади набухала туча. Черная, с багровыми жилами. Над нею…
Смотри-ка, не померещилось. Облака действительно кружатся с тошнотворной скоростью. Это какой же ветер должен дуть…
И – опускаются, что ли?
От дымовой тучи брызнули спиральные рукава. Черная галактика…
Опускается. Опускается!..
– Зиновьев. Передай всем – пусть лезут под танки. Немедленно.
– Так, товарищ майор…
Взвизгнув, ветер коснулся верхушек скал. С таким звуком дисковая пила напарывается на гвоздь. Полетели осколки камня. Как из пескоструйки, рванул песок…
Левушка ковылял, держа в правой руке Билли, а левой то ли прижимая к себе Светлану, то ли опираясь на нее. Все бежали, крича. Видны были лишь спины и – редко – белые лица. Позади опять застучало – палкой по решетке забора – и над головами пронесся металл. Оранжевые вспышки между бегущими людьми и лесом. Человеческое стадо метнулось вправо. Так велели пастухи…
– Туда! – показала Светлана.
В ста шагах угадывался холмик – большая кочка – и покачивался низкий лозняк. Там мог быть ручей, а значит, и промоинка, а значит – укрытие…
Там был ручей. Ключ. Он вытекал из желтого песчаного клина и тянулся желтой извилистой полоской, прорезывая белесовато-серую почву. Промоина была по колено, чуть глубже, но края ее обильно поросли осокой, кустиками – и, если не станут специально искать, то и не найдут. Светлана спрыгнула вниз, приняла Билли. Поддержала Льва. Вода наполнила полусапожки…
Билли молчал, вцепившись в бушлат Льва.
Светлана присела, тут же вскочила. Ничего не видеть – было страшнее.
Ревущие машины выкарабкивались на дорогу. Они были пятнистые, зелено-коричневые. Три или четыре, развернувшись, стреляли куда-то вдоль дороги. Остальные стояли неподвижно, чего-то ожидая. Синий дымок вылетал из них и обволакивал все вокруг.
Две лошади носились туда и обратно вдоль строя машин, что-то волоча за собой.
Машины формой напоминали гробы. Сверху на них вращались башенки наподобие корабельных, с длинными и тонкими стволами. Из некоторых башенок выглядывали головы, кое-кто высунулся по пояс: как мишень в армейском тире. Светлана вдруг испытала такой тошнотворный приступ ненависти, что готова была сейчас обменять Билли на хорошо пристрелянную винтовку… Она испугалась за себя и вновь присела. Лев что-то бормотал. Пробежка вымотала его до потери сознания.
