Груз переживаний, связанных с путешествием и незаметными исчезновениями из дома, постоянное волнение за всех: Гаджи, маму, Ови Бубу, даже за унылого Ядвигу. К моему горлу подкатил комок, в глазах защипало, и я заплакала.
Я плакала о Гаджи, который потерял свою сестру, а не найдя ее, прилепился ко мне и упустил свой шанс зажить по-царски. Я плакала об Ови Бубу, который хотел только одного – прощения за то, в чем он провинился перед жестокими уаджетинами. Я плакала о майоре Гриндле, который пожертвовал значительной частью своей жизни, чтобы изучить и освоить опасные – и незаконные – виды боевой магии. Я плакала о своей бабушке, на глазах которой сходил с ума любимый ею человек, и о своем папе, который был настолько сломлен этим, что сам захлопнул перед своим носом дверь, ведущую в мир невероятных чудес. Я плакала даже о Ядвиге, который не умел улыбаться и радоваться жизни.
Но прежде всего я плакала о себе самой. Я устала вести двойную жизнь, устала от необходимости постоянно быть то услужливой, то блестящей из страха, что иначе родители забудут о моем существовании. Я плакала оттого, что нет дедушки, который мог бы уверить меня в том, что я не сумасшедшая и не белая ворона, а нормальный, полноправный член нашей семьи.
Постепенно я выплакалась, но и утихнув, продолжала сидеть, опустив свою голову на колени, наслаждаясь ощущением полной внутренней опустошенности и все глубже погружаясь в состояние небесного покоя – его волны неслышно накатывали на меня, словно гладили меня по голове невидимой легкой и теплой рукой.
Это ощущение было настолько жизненным, что я даже оторвала от коленей свою щеку и огляделась. Никого. Только я и моя кошка.
И еще загадочные пылинки. Пока я ревела, как маленькая, солнце переместилось по небу, изменился и угол наклона солнечных лучей – теперь они падали на левую сторону моего тела, и в них танцевали, роились золотистые невесомые символы.
Вытирая глаза платком, я пыталась вспомнить, когда я в последний раз плакала. О, очень давно, наверное, несколько лет тому назад. Но как хорошо было поплакать здесь, в этом святилище, зная, что никто тебя не услышит, не увидит и не сочтет глупой маленькой девчонкой! Здесь я чувствовала себя в безопасности – вот самое главное, ключевое слово. Я сделала глубокий вдох, словно хотела набрать полную грудь этого чудесного ощущения и унести его с собой. И еще я знала, что в этом месте я могу быть необычной, или гениальной, или вообще никакой. Даже гениально необычной, если захочу.
Неожиданно для самой себя я вскочила на ноги, вскинула руки, подставляя их лучам солнечного света, и громко сказала:
– Я необычная!
Ничего не произошло. Земля не зашаталась, и стены не рухнули.
– Я особенная! – На этот раз я это не сказала, а выкрикнула.
Почувствовав тепло, я открыла глаза и увидела, что волшебные золотистые пылинки льнут ко мне, кружат, словно стайка веселых ярких бабочек.
Что-то толкнулось о мою лодыжку – я посмотрела вниз и увидела Исиду.
– Ты не считаешь меня странной, верно? – пробормотала я. Исида замурлыкала в ответ.
В эту секунду я поняла еще одну важную вещь. Все мои друзья – настоящие друзья, такие как Липучка Уилл, Стилтон и Гаджи, – любили меня как раз за то, что я была необычной. Даже Генри, и тот восхищался этой моей особенностью – хоть и не без опаски, честно нужно признать.
А еще я поняла, что именно моя странность, необычность, особенность – называйте как хотите – это то, что мне больше всего нравится в самой себе.
– Теодосия! – долетел откуда-то издалека мамин голос. – Тео, дорогая, где ты?
Проклятье. Они все-таки хватились меня. Я обернулась, еще раз окинула взглядом волшебное место, не в силах покинуть его стены. И поняла, что не хочу рассказывать маме о своей находке. Не хочу, и все тут! Не хочу, чтобы это наполненное живой магической силой место превратилось в пустую скорлупу и стало похожим на все другие древние памятники, которые мне доводилось видеть. Вот в чем разница – сделала я для себя очередное открытие. Это святилище живое, а те монументы – мертвые, потому что из них ушла магическая сила.
И я не подвергну опасности открытое мной святилище только ради того, чтобы мама погладила меня разок по головке.
Я выбралась назад в узкий туннель и облегченно вздохнула, когда он увеличился настолько, чтобы можно было выпрямиться в полный рост. Поднявшись с четверенек на ноги, я зашагала намного быстрей и в считаные минуты уже добралась до отверстия, которое вело в туннель с поверхности земли.
Твердо решив, что об этом тайном ходе не должен знать никто, кроме меня, я опустилась на колени и осторожно высунулась наружу, посмотреть, нет ли кого-нибудь поблизости.
– Теодосия! – снова услышала я. Мамин голос долетал откуда-то слева, со стороны храма Хатшепсут. Я быстро выбралась наружу и побежала к противоположной стороне горы щебня.
– Мама! Это ты? Ты звала меня?
– Теодосия! – сказала мама, высунув свою голову из-за одной из колонн храма Хатшепсут. – Где ты пропадала?
Она поспешила мне навстречу. Она хмурилась, только мне было непонятно отчего – от раздражения или беспокойства.
– Я заснула в тени, рядом с осликами.
Я ждала, что мама сейчас спросит, хорошо ли я себя чувствую и не заболела ли опять. На худой конец, приложит руку мне ко лбу, чтобы проверить, нет ли у меня жара. Но мама лишь прищелкнула языком и принялась кричать своим помощникам, что нашла меня.
Увидев наш показавшийся впереди дом, я слегка воспрянула духом, но когда остановилась возле конюшни, Гаджи не вышел, чтобы принять у меня поводья и помочь сойти на землю. Недовольно вздохнув, я спешилась сама (слава небесам, ослики ближе к земле, чем кони!). Тут сзади и мама с Набиром подъехали.
– Где этот паршивец, ослиный грум? – пробормотал Набир, широкими шагами проходя на конюшню. – Эй, парень! Где ты там, вылезай!
В ответ – тишина. Гаджи так и не появился.
Ругаясь по-арабски, Набир расседлал маминого ослика. Я, уже встревожившись не на шутку, тоже вошла внутрь, посмотреть на стойло, в котором обычно спал Гаджи. Все его вещи были на месте, не было только их хозяина. И Сефу тоже не было.
– Простите, мисс, – сказал Набир, и я посторонилась, чтобы пропустить его. Набир прошагал мимо меня, неся в руках седло.
– Давайте я помогу, – сказала я переводчику. – Отчасти это моя вина, ведь это я первой предложила нанять Гаджи присматривать за осликами.
Но, если честно, я не столько хотела помочь Набиру, сколько задержаться подольше на конюшне. Отсутствие Гаджи начинало тревожить меня все больше. Или он все-таки принял предложение уаджетинов?
– Нет, нет! – возмутился Набир. – Мисс не должна мне помогать. Мисс может пойти домой вместе с матерью.
– Глупости, – твердо сказала я и пошла снимать седло со своего ослика. Да, только сейчас я поняла, насколько тяжелая это штуковина – седло! Кряхтя, я принялась снимать его с ослика, но смогла лишь своротить седло набок. Ослик – уставший и голодный – потерял остатки терпения и пустился вскачь по конюшне. Я, боясь упасть и разбиться, только крепче вцепилась руками в седло и волочилась, как прицепленная сбоку к ослику сосиска.
