– Светлейшие, остановитесь!
Услышав взволнованные голоса и топот быстро бегущих к нему ног, Салим еще раз ударил голову брата о камни. Затем он почувствовал, как чьи-то сильные руки оттаскивают его в сторону. Оглянувшись, увидел, что это был наставник Мурада. Тот отвел его на расстояние нескольких шагов и отпустил.
Задыхаясь и отирая пот с лица, Салим удовлетворенно смотрел на Мурада, который остался лежать на земле, издавая стоны. Так он отучится бросать вызов своему старшему брату.
Во внутренний двор вбежал Даниал. Его круглое лицо выражало потрясение, но Салиму казалось, что его младший брат смотрел на него с некоторым восхищением. По крайней мере, бороться он умел… Однако когда Салим оглянулся на Мурада, который сейчас сидел, сжимая руками свою истекающую кровью голову, его восторг начал улетучиваться, пока не сменился стыдом от того, что он так вышел из себя. По правде говоря, вовсе не то обстоятельство, что Мурад взял его лук и стрелы, привело его в такую ярость, даже при том, что они были подарком Акбара. Было невероятно досадно, что отец порицал его при Мураде, – и ревность оттого, что они могли говорить о таком.
– Что происходит? – послышался низкий голос отца. Салим оглянулся, и сердце его забилось.
– Он назвал меня вором! А потом напал на меня… я думал, он меня убьет, – ответил Мурад, который уже успел подняться на ноги. – А я всего лишь одолжил его лук и стрелы.
– Ты украл их. А потом сказал, что, если я хочу их назад, мне придется забрать их самому… Но оставь их себе, если тебе они так нужны.
– Вы же братья. Салим, ты в особенности – поскольку ты старше – должен хорошо это знать. Драться неприлично. – Акбар говорил очень серьезно. – Вас обоих стоит наказать за ссору, как пострелов с базара. На сей раз я вас прощаю, но смотрите, чтобы такого больше не повторялось, потому что тогда не будет вам никакого снисхождения. Что касается этого лука и стрел, которые доставили такие неприятности, покажите мне их.
Мурад принес оружие, и Акбар тщательно осмотрел его.
– Теперь узнаю. Это мой подарок тебе, Салим, верно? Я говорил тебе, этот лук был сделан турецким мастером из прекрасного материала.
– Он просто бросил его во внутреннем дворе… он никогда не пользовался им… если бы пошел дождь, лук бы точно испортился, – заносчиво вставил Мурад.
Салим стоял, с каменным лицом глядя перед собой. Что тут скажешь, когда Мурад говорит правду? Он был небрежен с подарком отца. Падишах озадаченно смотрел на него.
– Я сожалею, что тебе не понравился этот лук. Тогда я оставлю его себе.
Салим знал, что отец ждет его ответа, попытки объяснить… Ему так хотелось говорить… но слов не находилось. Все, что он мог из себя выдавить, – это слабое пожатие плечами, больше походившее на вызов, а не на сожаление.
Неделю спустя Акбар все еще не мог избавиться от беспокойства, которое охватило его с того дня, когда Салим с Мурадом подрались. Слова, которые говорит проигравший в конце шахматной партии – шах и мат, «король потерпел поражение», – продолжали крутиться у него в голове. Именно это он чувствовал, когда обвинял Салима, – и оказался совершенно к этому не готов. На поле битвы Акбар всегда знал, что сделать. И управляя своей империей, он чувствовал ту же самую уверенность. Его границы были защищены, власть закона преобладала; он завоевал доверие своих подданных – и знати, и простолюдинов. Так почему же ему так недостает твердости в его собственной жизни?
«Не ожидай, что сыновья обязательно будут любить тебя и друг друга», – вот что сказал ему на прощание шейх Салим Чишти много лет назад. Став счастливым отцом троих здоровых сыновей, падишах выкинул предостережение суфия из головы. В редких случаях он вспоминал его, но без труда отклонял, как благоразумный совет любому отцу, безотносительно его самого. Теперь, тем не менее, воспоминание о тех словах тревожило Акбара все больше. Они с Салимом, его старшим сыном, отдаляются друг от друга? Если связь между ними действительно ослабевала, что вполне могло случиться, поскольку Салим взрослел, то что можно было сделать, чтобы предотвратить это?
Несколько раз Акбар чувствовал, что придется доверить свои проблемы матери и тете, но с тех пор, как у них возникли разногласия по поводу управления его гаремом, он чувствовал абсолютное нежелание обсуждать с ними личные или семейные вопросы – точно так же, наверное, как не желал ему открываться Салим. Вместо этого его мысли повернулись к Абуль Фазлу. Что-то подсказывало ему, что летописец поймет его и, может быть, даже что-нибудь посоветует.
Наконец, однажды вечером падишах вызвал Абуль Фазла к себе в уединенный внутренний двор, освещенный свечами.
– Я принес свою книгу для записи, перо и чернила, повелитель. Ты будешь диктовать?
– Нет… Я просто хочу поговорить. У тебя есть сыновья, верно?
– Да, повелитель, два мальчика десяти и двенадцати лет. – Абуль Фазл выглядел удивленным.
– Когда ты хвалишь их или делаешь им подарки, как они это встречают?
Абуль Фазл пожал плечами.
– Как и все мальчишки, повелитель. Они радуются и восхищаются.
– Как мои младшие сыновья Мурад и Даниал…
– И принц Салим, повелитель? Конечно, и он тоже? – осторожно спросил Абуль Фазл.
– А он – нет. По крайней мере, не со мной… Мне больно об этом говорить, и на самом деле даже трудно самому себе в этом признаться, но мне кажется, будто между нами растет невидимая стена. Перед моим походом в Бенгалию Салим был таким же открытым, как и другие мои сыновья, и даже более мужественным. Теперь он кажется таким подавленным… замкнутым… и избегает моего общества.
– Что говорит его наставник?
– Что парень преуспевает во всем. Он умеет бегло читать по-персидски и по-турецки. Он хорошо владеет мечом, недурно стреляет из мушкета и стремглав мчится на своем пони за мячом в човгане. Я знаю, это правда, потому что сам это видел. Но в то время как другим моим сыновьям не терпится похвалиться передо мной своими успехами, Салим редко ищет моего внимания. Я даже брал его с собой охотиться на тигра отдельно от всех две недели назад. Когда мы спугнули большого зверя из его укрытия, я позволил сыну выстрелить из мушкета. Салим вскрикнул от радости, когда мушкетная пуля ударила тигра в горло, но на обратном пути почти все время молчал.
– Он очень юн, повелитель, ему еще только одиннадцать. Если ты проявишь терпение, то все образуется.
– Может, ты и прав…
– Все отцы волнуются о своих детях.
– Но не каждый отец – правитель империи. Хоть я еще молод, силен и уверен, что Всевышний отпустит мне еще много лет, я должен подумать, кого из моих сыновей хочу видеть продолжателем своего дела. Они пока еще просто мальчишки, это верно, но нельзя забывать, что мой дед стал падишахом всего в двенадцать лет. В первые годы правления Бабура лишь благодаря его собственной смелости и решительности – уверенности в том, что он рожден, чтобы взойти на престол, – дед смог спастись от клинка убийцы и перехитрить соперников, строивших козни, чтобы заполучить его место. Который из моих сыновей ни стал бы следующим правителем моголов, он должен точно так же верить, что такова его судьба, призвание всей династии. Это никогда не рано понимать. В глубине души я желаю, чтобы наследником стал первенец. Но если Салим отворачивается от меня или имеет недостаточную жажду власти и желания править, что тогда?
