Ржа отступила, покоряясь золотистому маслу, заблестел, заиграл острыми гранями благородный клинок, отбросил от себя мягкими бликами свет восстающего Ярила. На лезвии у самой рукояти теперь отчетливо читалась непонятно к чему относящаяся фраза: "И ты вместе с нами", а с другой стороны имя, нареченное неведомым кузнецом – Кладенец. Микулка не стал ломать над загадкой голову, только припомнил почему-то о колдовской силе, приписываемой людом этому древнему оружию. Он примерил к руке меч. Тяжеловат с непривычки, но биться можно, а уж ежели угадаешь ворога, даже плашмя, так того в дулю завернет, никакой доспех не сдюжит. Тут и дошло до паренька, как перевязь хитрую на тело накинуть, мягкие кожаные лямки удобно устроились на плечах, оставив за спиной широкие ножны. Необычно… Княжьи гридни мечи у пояса носили, но так вроде удобнее, уж больно тяжел Кладенец, у пояса не потягаешь.
Микулка постоял немного, решая куда идти – на север к Владимру, как Зарян того желал или на юг, должок кагану Кучуку отдать. Постоял, подумал, потом сунул колчан в мешок, подхватил его на левое плечо, взял лук и не оглядываясь пошел по знакомой дороге. Набиравшее силу солнце слегка припекало левую щеку.
От Велик-Камня пыльная стежка свернула на восход и поползла в гору, не подпуская к скалистому берегу. Небо светилось умытой недавними дождями синевой, мягкий воздух не студил кожу и идти было легко, только иногда ноги скользили на рассыпанном слоистом известняке, вымытом ливневыми потоками. Микулка никогда не ходил дальше Велик-Камня и теперь все вокруг завораживало своей первозданной неизведанностью и непредсказуемостью. Лес вокруг загустел трескучими ветвями, горы поднимались, нависали, начали закрывать солнце своей каменной грудью, отбрасывая под ноги густые сиреневые тени.
В каждом шорохе осыпавшихся камней, в каждом хрусте подломанной ветки, в каждом вскрике неведомой птицы слышалось навязчивое напоминание: "Ты остался один, будь осторожен!" Микулка даже поежился, сгоняя со спины забегавших было мурашек, настолько отчетливым стало его одиночество. Но жажда мести не давала раскиснуть, приятная тяжесть булата за спиной придавала уверенности, а окружавший запах опасности только обострил до предела все чувства.
Тропка петляла через лес, становилась то шире, то снова сужалась настолько, что двум всадникам не разъехаться, огибала поросшие лишайником валуны. Микулка не ведал где искать орду кагана Кучука, но знал, что печенег без дороги через лес не попрет, тем более ночью, значит ворог не мог уйти далеко, да и спрятаться толком не смог бы. Небось, захватили басурмане какую-то весь и устроились на готовом, сами ведь строить не мастера… Повыбили жителей, а может, оставили народ для работ, мужиков для охоты, да девок для утех. Русич, он терпеливый, может и поработать, но ежели предел перейти, тогда держись. Может так хозяину сопли утереть, что и нос отвалится, и голова вместе с носом отскочит.
Тропка вскарабкалась в гору и протиснулась меж двух заросших плющом островерхих скал. Потом провела путника сквозь густую тень, пахнувшую влажным мхом и наконец выпустила из ущелья, вытолкнула на яркий солнечный свет. Микулка даже зажмурился, давая глазам привыкнуть к резкому перепаду. Дальше тропка кувыркалась с горы среди высокой сухой травы, уходила через куцый лесок в межгорную долину, посреди которой разлилось длинное изогнутое озеро. А позади нее горная гряда упиралась в небеса каменными головами, седыми от искрившегося на солнце снега. На юге долина обрывалась в море скалистыми когтями, роняя в пенный прибой небольшой водопад, а на севере сужалась и юркой змейкой терялась в голубых громадах предгорий.
У самого озера курилась дымом недавнего пожара растянутая по крутому берегу весь, а рядом безобразными бородавками теснились шатры печенегов.
– Спалили, поганцы… – сокрушенно шепнул Микулка. – Видать и тут не удалось им взять избу с печкой, дорогую цену заплатили русичи, но своего не отдали.
Он укрылся в тени скалы, чтобы враг не узрел одинокого путника на освещенной солнцем дороге и сел поразмыслить, какой урон можно нанести печенегам. Шатров у озера стояло никак не меньше пяти сотен и сквозь запах гари пробивалась вонь конского навоза, источаемая тысячным табуном, топтавшем землю у леса. В дедовых грамотах было писано, что смекалка в бою важнее числа, что один витязь может и во вражьем городе шуму наделать. Да только без Заряна умные мысли в голову никак не лезли…
Чего только не передумал Микулка, сидя в своей засаде! Хотел отстреливать печенегов по одному, затаясь в лесу, подумывал темной ночью подпалить шатер и сечь мечом выбегающих в ужасе врагов, думал даже отравить воду, используя дедов рецепт яда, сваренного из плюща. Но в каждом замысле были свои огрехи и паренек к полудню так и не решил, что ж ему делать. С моря, подгоняя друг друга, набежали лохматые клубящиеся облака, попытались закрыть солнце, но оно ускользнуло от них в неугомонном движении к западу. Микулка достал из мешка холодное мясо и без особого аппетита утолил подступивший голод, потом обтер жирные пальцы о полушубок и решил незаметно спуститься в лесок, используя помрачневшую погоду. По тропке идти не хотелось, там он будет заметнее, чем красное яблоко на белой скатерти, поэтому он обогнул валун и соскочил в высокую сухую траву.
Трава была выше пояса, нацепляла на одежку колючих репьев, но укрыла надежно, как одеяло от детских страхов. Микулка пробежал пригнувшись, держа наготове лук с печенежской стрелой, соскользнул с крутого склона и вломился в жидковатый облетевший лес. Лысые деревья царапали сухими верхушками посеревшее небо, кое-где раскинули лохматые лапы кривоватые сосны. Среди этих корявых ветвей особо не спрячешься, лучше уж в траве, да только к шатрам травой не добраться, лес почти вплотную подкрался к ним, зажав между собою и озером. Микулка шлепнулся брюхом в сырую прошлогоднюю листву и ящеркой скользнул к сгоревшей веси. Дедова наука не прошла даром, паренек полз почти без всякого шума, длинный лук со стрелой совсем не мешали, послушно слившись с рукой.
Узкая полоса леса обрывалась шагах в двадцати и Микулка ужом изворачивался, чтобы остаться незамеченным среди голых древесных стволов. Он присыпался рыжей опавшей хвоей и схоронился в тени сосны за старым трухлявым пнем. Печенеги вовсю праздновали недавнюю победу, пили перебродивший кумыс, гоготали бесстыдно и громко, не замечая направленного на них взгляда, полного ненависти. Трое сидели совсем рядом, грели над костром озябшие ладони, а чуть поодаль молодая девка проливала слезы над лежавшем в луже крови здоровенным мужиком. Русская… Микулка сжал скулы чуть не до судороги, оглядывая разоренную весь. Некогда богатые избы развалили по сторонам почерневшие бревна, то тут, то там среди руин виднелись обгоревшие людские тела в рубахах, сарафанах, тулупах и полушубках. Прямо за ближайшим костром лежал придавленный бревном восьмилетний мальчик в одной сорочке, еще живой, но безнадежно искалеченный и уже почти замерзший.
Печенеги праздновали… Их было без счету, большинство из них сидели у многочисленных костров, но многие ходили среди развалин, выискивая нетронутое губительным пожаром добро. Русских тоже осталось не мало, но в основном ребятня и девки. Мужчины едва собрались в вооруженную дружину, как налетевшая с юга конница просто смяла не успевших подготовится русичей. Кто остался от первого напуска, продолжали вести бой поодиночке и Микулка с удовольствием заметил несколько десятков басурман, отдыхавших у другого костра – погребального. Ожидали своей очереди на поклон Ящеру. Но неравный бой не мог продолжаться слишком уж долго… У большинства мужиков руки больше ладили с плотницким топориком, а не с боевой секирой, с сохой, а не с мечом. Знать бы им боевую науку! Вон они и без всякой науки сколько ворога обрекли, а ежели бы умеючи, а не одной отвагой… Да только пока гром не грянет, русич голову не прикроет, досуг ли хозяйскому мужу время на боевую науку тратить? Может оно и правильно, не для сечи ведь человек рожден, для труда, да только приходит срок, когда сотворенное и нажитое защищать приходится от злобных сил.
