Крашенинников произвел девять гимназистов в студенты. Ломоносов потребовал, чтобы их предварительно проэкзаменовали. Студенты оказались годны «к слушанию лекций». Да только лекций почти не было: один Браун упорно продолжал читать свой философский и физический курс. Порывался поучить кого-нибудь «российскому штилю» Тредиаковский, но к тому времени Василий Кириллович так всех против себя настроил, что его не подпустили к студентам, а немногим позже, в 1758 году, спровадили в отставку. В 1755 году умер Крашенинников; так называемый университет остался без «командира» и почти вовсе зачах.
Получив два года спустя под свое начало академические школы, Ломоносов прежде всего обратил внимание на содержание и быт учеников. Он обнаружил, что гимназисты и студенты «1) без распорядка в классах и лекциях профессорских не были обучаемы надлежащим образом, 2) живучи далече от Академии, не приходили в надлежащие часы к учению, а иногда и по нескольку недель отгуливали, жалованье получали многие весьма малое, и тем еще поделясь с бедными своими родительми, претерпевали скудость в пище и ходили по большей части в рубищах, а оттого и досталь теряли охоту к учению».
Ломоносов распорядился поселить всех студентов и гимназистов в общежитии на подворье Троице-Сергиевой лавры. Но и там поначалу не было подходящих условий. Так, 8 сентября 1757 года Ломоносов «ездил в дом Свято-Троицко-Сергиевской лавры для осмотру академических студентов, в каком оные распоряжении находятся, и усмотрел, что те покои, в коих студенты жительство имеют, в крайней нечистоте, да и студенты содержат себя в непорядке, а понеже они в смотрение поручены господину адъюнкту и гимназии инспектору Модераху, чего для ему в том доме отведены покои, и тако происходит оное от недосмотрения его, того ради приказали к нему, Модераху, послать ордер, в котором написать дабы студенческие покои были в чистоте и оные студенты содержали себя порядочно и в том иметь ему крепкое смотрение…».
Модерах-то в данном случае был, видимо, не вполне виноват: просто здание, отведенное под гимназию, находилось, как ныне пишут в официальных бумагах, в аварийном состоянии. Котельников, назначенный на место Модераха по настоянию Ломоносова, жаловался, что «дом беспрестанно приходил в большое разрушение и живущие в нем претерпевали зимой от холода нужду. <…> Учители в зимнее время дают в классах лекции, одевшись в шубу, разминаясь вдоль и поперек по классу, и ученики, не снабженные теплым платьем и не имея свободы встать со своих мест, дрогнут, от чего делается по всему телу обструкция и потом рождаются короста и скорбут». К тому же Троицкое подворье было слишком далеко от академии (на 15-й линии Васильевского острова). Хлопоты Ломоносова о переселении гимназии в Строгановский дом увенчались успехом лишь несколькими годами позже.
Ломоносовская забота о быте гимназистов и студентов принимала порою формы трогательные и почти забавные. Среди своих бесчисленных дел он находил время, чтобы составить меню для студенческой кухни — а то, мол, молодые люди устали от однообразной пищи. В Великий пост 1761 года студентов по его распоряжению кормили осетриной, белужиной, треской сухою, лососиной, кашей гречневой, просовой, овсяной, пирогами с капустой и груздями, студнем, овсяным киселем, свежей редькой, щами с соленой рыбою, ухой свежей, ухой «с клиотскими» и т. д. Совсем неплохо…
Преобразовав гимназию по своему плану, Ломоносов назначил преподавать в ней Григория Козицкого и Николая Мотониса, выпускников Киево-Могилянской академии, многие годы учившихся за границей
[128]
. К преподаванию в младших классах были привлечены старые однокашники Ломоносова — Голубцов и Шишкарев. (Учитель начальной школы — вот и все, что вышло из блестящего юноши, чьи латинские стихи когда-то впечатлили Байера.)
Уже к 1759 году многие гимназисты готовы были к «произведению в студенты», а один (Иван Лепёхин, будущий академик) послан «за море». Поскольку Эпинус и Бургаве читать лекции отказались, преподавательский штат составили Браун (философия, «включая экспериментальную и теоретическую физику»), Фишер (толкование латинских авторов), Котельников (математика) и Козицкий (красноречие, латынь и греческий язык). Позднее к ним присоединился Румовский. Кроме того, ботаник Геберштейн проводил занятия в Ботаническом саду. Этого было явно недостаточно, даже в сравнении с тем, что было при Миллере и Крашенинникове. Но Крашенинникова давно не было в живых, не было и Рихмана; Тредиаковского и Штрубе де Пирмонта
[129]
отправили в отставку. Академическая старая гвардия уходила, а те, кто приходил на смену, все больше думали о своих частных интересах. Тем более что академическое жалованье уже не обеспечивало безбедной жизни; надо было искать приработок.
Как раз это Ломоносов понимал. Он стремился создать в Петербурге, как и в Москве, университет, который мог бы без перемены своего регламента и статуса работать и в будущие дни, когда студентов станет больше. Разработанный им план включает три факультета (те же, что в Москве). Академикам за преподавание на этих факультетах он собирался вытребовать 200 рублей прибавки к жалованью, сторонним профессорам — 660-рублевый годовой оклад.
Количество студентов Ломоносов думал довести до тридцати (в 1761 году их было семнадцать), гимназистов — до шестидесяти. Как ни странно, даже это казалось некоторым из его коллег чрезмерным. Фишер, к примеру, не мог понять, куда Россия денет такое количество образованных людей (тут сказывался его многолетний опыт — образованными людьми в России, в самом деле, распоряжались не самым разумным образом). Но он хотя бы не отказывался от чтения лекций, в отличие от своих более молодых коллег!
Однако главным, что заботило Ломоносова, было обретение университетом официального, признанного международного статуса — а для этого важно было провести церемонию его «инавгурации». Подготовке этой церемонии, детальной разработке ее сценария в 1759–1761 годах Ломоносов посвящает многие часы. Сначала — публичный экзамен гимназистов старшего класса, потом — «экзамен в градусы» (то есть присвоение званий магистра и доктора) и наконец — «чтение привилегий».
Составленный им проект этих «привилегий» (по сути — университетского устава) летом 1761 года он многократно возил в Петергоф: документ, чтобы получить законный статус, должен быть подписан государыней. Главное, чего Ломоносов добивался, — «чтобы университет имел власть производить в градусы» (докторскую и магистерскую степени) и «чтобы по генеральной табели назначить почетные ранги и на дворянство дипломы». Попытался он все же провести свою любимую идею «освобождения от полицейской должности»: «Студентов не водить в полицию, но прямо в Академию». Наконец, был и такой необычный (но очень характерный) пункт: запретить священникам «ругать науки» в проповедях.
Никто особо не возражал, а дело не двигалось. Елизавета умирала, война с Пруссией продолжалась — в общем, совсем, совсем не до университета было в те дни, и даже Шувалов ничем не мог помочь, хотя Ломоносов наседал на него уже без всяких церемоний: «Ежели вам любезно распространение наук в России, ежели мое к вам усердие не исчезло в памяти, постарайтесь о скором исполнении моих справедливых для пользы отечества прошений».
