В начале марта 1946 года Герману Герингу сообщили, что его жена и дочь освобождены из тюрьмы в Штраубинге и что они поселились в небольшом охотничьем домике в Закдиллинге, неподалеку от замка Фельденштейн. Штамер, адвокат Геринга, даже навестил их, и теперь между супругами могла установиться постоянная переписка. Это принесло обвиняемому неописуемое удовлетворение. Кроме того, в газетах, попавших в тюрьму 6 марта 1946 года, под крупными заголовками были опубликованы статьи о фултонской речи Уинстона Черчилля, содержавшей параграф о «железном занавесе». Да, старый британский лев находился в отставке, да, газеты переусердствовали в том, что касалось антисоветской направленности его выступления, но для Геринга, как и для других заключенных, любой намек на разногласия между Востоком и Западом был лучиком надежды и оправданием их дел постфактум. «Я ведь вам говорил, – смеялся Геринг, когда Гилберт составил ему компанию за обедом. – Вот увидите, что я окажусь прав. Снова возрождается старая политика поддержания равновесия между великими державами. […] Теперь Россия стала для них слишком могущественной, и им нужно опять найти ей противовес. Они это сделают».
Тем временем, после пяти месяцев ожидания, наступил момент выхода на сцену… Суд предварительно заслушал первых свидетелей защиты, начиная с генерала Боденшаца. Восьмого марта, отвечая на вопросы Штамера, этот самый преданный из всех преданных сподвижников Геринга заявил, что его шеф ничего не знал о подготовке «Хрустальной ночи», что он не только пытался препятствовать развязыванию войны в 1939 году, но и всегда был противником войны. Он помогал евреям всякий раз, когда это было в его силах, и даже вырвал из когтей гестапо бывшего летчика эскадрильи «Рихтгофен», еврея по национальности. Фюрер никогда не говорил с ними о концлагерях
[694]
, продолжал Боденшац, ни он сам, ни рейхсмаршал не знали, что там происходило. Складывалась весьма благоприятная для обвиняемого Геринга картина. Однако когда свидетеля принялся опрашивать обвинитель от США Джексон, Боденшац начал испытывать затруднения с ответами, давать противоречивые показания, приблизительные свидетельства, признаваться в неведении. А главное, стало ясно: если Геринг старался освобождать людей из концентрационных лагерей, значит, он прекрасно знал, что там творилось…
Следующим свидетелем выступил бывший генерал-фельдмаршал Мильх. У него было много причин опорочить своего бывшего начальника, но он этого не сделал
[695]
. На вопрос Штамера «Какова была позиция Геринга в отношении войны?» он ответил: «По моему мнению, он был против войны». А когда его допрашивал Руденко, сообщил, что 22 мая 1941 года в Фельденштейне во время обсуждения с Герингом решения Гитлера напасть на Россию рейхсмаршал сказал ему, что пытался переубедить Гитлера, но это оказалось невозможно. Мильх также заявил, что его начальник ничего не знал об экспериментах над людьми в Дахау и что он резко воспротивился казни союзных летчиков. «После того, как их сбили, они стали нашими товарищами», – процитировал Мильх Геринга. Бывший генерал-фельдмаршал также подтвердил, что информация о концентрационных лагерях строго охранялась и что за ее разглашение грозила смертная казнь. Отвечая на четкий вопрос обвинителя Джексона, он заявил, что все, включая Геринга, боялись гестапо. Наконец, Мильх в своей признательности дошел до того, что заявил, что он «ничего не знал о коллекции произведений искусства Геринга». Хотя это было наглой ложью.
Следующие свидетели защиты, адъютант Геринга Бернд фон Браухич и статс-секретарь министерства по четырехлетнему плану Пауль Кёрнер, пошли еще дальше: они охарактеризовали Геринга мирным и умеренным человеком, который вовсе не повинен в совершении тех преступлений, которые ему приписывает обвинение. Пили Кернер, верный приспешник, заявил, что сам он ничего не знал о концентрационных лагерях и о разграблении оккупированных территорий
[696]
. Его свидетельство выглядело настолько смешным, что ничем не помогло обвиняемому. Тем более что Джексон оборвал его.
«Джексон: Во время дознания в Оберзальцберге 4 октября вас допрашивал доктор Кемпнер из наших служб, не так ли?
Кернер: Да.
Джексон: В начале того допроса вы заявили, что не станете свидетельствовать против вашего бывшего шефа, рейхсмаршала Геринга, что считаете его великим человеком […], что он назначил вас на самый высокий пост в вашей жизни и что с вашей стороны было бы неблагодарностью и несправедливостью свидетельствовать против него. Именно так вы сказали?
Кёрнер: Да, примерно так я сказал.
Джексон: И так вы продолжаете считать и сегодня?
Кёрнер: Да.
Джексон: Вопросов больше нет»
[697]
. Для Германа Геринга 13 мая стало знаменательным днем: наконец-то он получил возможность сыграть главную роль, чего так долго ждал… Чтобы сделать эту роль еще более значимой, он пообещал товарищам по заключению взять всю ответственность на себя, чтобы максимально облегчить их участь. Тем утром капитан Гилберт навестил его в камере. «Он проявлял признаки сильной взволнованности, что было заметно по легкому дрожанию его рук и нервному тику лица, – вспоминал Гилберт. – Он начал репетировать свою роль великого мученика, словно готовился выйти на сцену в последнем акте.
– Я по-прежнему не признаю правомочность этого суда. Я мог бы сказать, как Мария Стюарт, что могу быть судим только судом пэров, – сказал он и усмехнулся.
