– Хорошо, – ответил я ему, – но это, вероятно, подошло бы для эпохи королевского правления. А то, что теперь происходит здесь, является самой сутью цивилизованного мира.
– И все же то, что произошло в нашей стране, вас совершенно не касается. Если пять миллионов немцев погибли, то с этим должны разобраться сами немцы. Наши внутренние дела касаются только нас самих.
– Если захватническая война и массовые убийства никого не касаются и не являются преступлениями, которые следует карать, тогда остается лишь немедленно согласиться с уничтожением цивилизации.
Геринг пожал плечами: – В любом случае, то, что иностранный суд судит руководителей суверенной страны, – это уникальный в истории прецедент».
А после полудня 13 марта он предстал перед судом оскорбленным вельможей, талантливым актером и человеком, понимающим, что ему нечего терять. Его руки слегка дрожали, но говорил он твердо и вскоре обрел уверенность в себе. Отвечая на вопросы доктора Штамера, он представился, рассказал о заслугах своего отца, обрисовал начало своей карьеры, перечислил свои награды. Затем поведал об обстоятельствах встречи с Гитлером в начале ноября 1922 года, о своей роли в формировании отрядов СА, о своих скитаниях после провала Мюнхенского путча и, наконец, о том, как стал депутатом рейхстага от НСДАП. Все это было изложено с внешним спокойствием и даже трудно скрываемой гордостью, что не могло не удивить слушателей. Было понятно, что обвиняемый не стремится преуменьшить свою роль.
«Я должен сказать, что сделал все, что мог, для того, чтобы упрочить национал-социалистское движение и развить его, что я без устали работал над тем, чтобы национал-социализм пришел к власти. […] Я сделал все, чтобы обеспечить фюреру пост канцлера рейха, который он занял по праву. […]
Штамер: Какие должности вы занимали после прихода НСДАП к власти?
Геринг: Председатель рейхстага, коим я оставался до самого конца, в правительстве рейха я был вначале министром без портфеля и комиссаром рейха по делам авиации. В Пруссии я был министром внутренних дел, затем в апреле 1933 года стал еще и премьер-министром.
Штамер: Это вы, будучи министром внутренних дел Пруссии, создали гестапо и концентрационные лагеря?
Геринг: До нашего прихода к власти в Пруссии уже была политическая полиция. Так что изначально речь шла о создании отдела 1А, основная задача которого заключалась в наблюдении и борьбе с политическими противниками. Существовала опасность […] совершения революции коммунистами. Именно поэтому мне требовалась надежная политическая полиция […]. Мне пришлось усилить этот инструмент. Тайная государственная полиция была создана вначале в Пруссии, потому что моя власть в то время не распространялась на другие земли.
Штамер: А концентрационные лагеря?
Геринг: Я принял решение арестовать разом всех коммунистических активистов и лидеров. […] Речь шла о нескольких тысячах человек, потому что нужно было арестовать не только партийных активистов, но и тех, кто входил в Союз красных фронтовиков. Тюрем для них явно не хватало. […] Именно поэтому я решил, что на первое время следовало поместить всех этих людей в лагеря. […] В то время я официально заявил, что вначале возможны перегибы и что при этом неизбежно пострадают невиновные люди. Конечно, кое-где случились акты насилия и произошли убийства. Но эта свободная немецкая революция не шла ни в какое сравнение с кровавыми революциями, которые происходили в прошлом.
Штамер: Вы следили за тем, как обращались с узниками?
Геринг: Естественно […], потому что хотел привлечь некоторых из этих людей на нашу сторону и перевоспитать их.
Штамер: Приняли ли вы меры, когда узнали о перегибах?
Геринг: Я лично интересовался положением дел в концентрационных лагерях вплоть до весны 1934 года. В то время их в Пруссии было всего два или три. Свидетель Кёрнер уже упомянул о деле Тельмана, […] руководителя коммунистической партии. Теперь я уже не помню, кто рассказал мне о том, что Тельман был избит. Я велел доставить его ко мне и подробно его обо всем расспросил. Он сказал мне, что его били в ходе допроса, особенно в начале. На это […] я сказал Тельману, что очень об этом сожалею. Но потом прибавил: “Дорогой Тельман, если бы власть взяли вы, меня бы, конечно, не били – мне немедленно снесли бы голову”. И он с этим согласился
[698]
. После чего я сказал ему, чтобы в дальнейшем он напрямую сообщал мне о случаях плохого обращения с ним лично или с кем-то еще, если таковые будут иметь место. […] В то время я также оказал финансовую помощь семьям заключенных и могу это подтвердить».
Затем Геринг пояснил, при каких условиях он распорядился закрыть «дикие» лагеря, которые находились в ведении гауляйтера Померании Карпенштайна, а также приспешников Рёма, Хайнеса и Эрнста, «ликвидированных во время путча». Относительно концлагерей в Пруссии он сказал: «Можно опросить людей, помещенных в эти лагеря в 1933 году и в начале 1934 года, и узнать, что в те времена там не происходило ничего похожего на то, что началось позже». И его адвокат продолжил опрос.
«Штамер: После укрепления власти вы освободили большинство содержавшихся в лагерях лиц. Когда именно вы это сделали?
Геринг: Накануне нового, 1934 года я распорядился освободить наименее опасных заключенных. […] Речь шла примерно о 5000 человек. В ноябре 1934 года я выпустил на свободу еще 2000 заключенных. В то время, если не ошибаюсь, один лагерь был расформирован или, по-крайней мере, временно закрыт. Тогда никто не думал, что это дело будет рассматриваться каким-то международным трибуналом.
Штамер: Сколько времени вы руководили гестапо и управляли концентрационными лагерями, до какой конкретной даты?
Геринг: До начала 1934 года». Подсудимый не пояснил, каким образом ему удалось освободить 2000 заключенных из концентрационных лагерей в ноябре 1934 года, если он перестал руководить этими лагерями еще весной того же года. Но его адвокат уже перешел к другой теме.
«Штамер: Вы упомянули “путч Рёма”. Кем был Рём и в какой обстановке произошел этот путч?
Геринг: Рём стал руководителем штурмовых отрядов, начальником штаба СА.
Председатель трибунала: Полагаю, что нам следует прервать заседание. Уже 17 часов».
Как и все присутствующие, молодой адвокат Вернер Бросс был удивлен и впечатлен выступлением Геринга, который говорил более двух часов профессорским тоном, не заглядывая в свои записи, без заминок и без колебаний
[699]
. Он снова увидел его в переговорной комнате в конце дня. «[Геринг] выглядел очень усталым, – вспоминал Бросс, – но явно удовлетворенным. И сгорал от нетерпения приготовиться к завтрашнему заседанию. Он очень обрадовался, когда я ему сообщил, что аккредитованные в Нюрнберге американские корреспонденты назвали его выступление очень ловким, когда им предложили оценить его в двух словах». Тем же вечером Геринга в камере посетил Гилберт. «Он даже не притронулся к ужину, сидел на кровати и курил свою баварскую трубку, – писал впоследствии американский психолог. – Мне он сказал, что слишком взвинчен, чтобы ужинать. “Вы должны понять, что после почти года заключения и пяти месяцев сидения в зале заседания без возможности произнести хотя бы одно слово я был довольно напряжен, особенно первые десять минут выступления. Но больше всего меня расстраивало то, что я никак не мог унять дрожь этой чертовой руки”. […] Настроен Геринг был серьезно, он искал некое утешение в цинизме и фатализме. Он сказал, что человек – самый великий из всех хищников, потому что его мозг дает ему возможность убивать других в большом количестве, тогда как остальные хищные животные убивают только для утоления голода. Он выразил уверенность в том, что со временем войны будут становиться все более разрушительными, мол, такова судьба. В темноте его камеры царила атмосфера “Сумерек богов”. (Он попросил охранника не включать освещение.) Без особых усилий можно было представить, как Геринг начинает произносить свои тирады под звуки музыки Вагнера».
