К его должностям вскоре добавились новые назначения: этот страстный охотник стал имперским егермейстером и имперским лесничим. Естественно, с новыми мундирами и окладом, соответствовавшим этим должностям… Кроме того, Гинденбург решил, что Геринг достоин нового воинского звания, причем не меньшего, чем генерал пехоты
[113]
, – и это стало весьма существенным повышением в звании для капитана. Чтобы не отставать от президента, Гиммлер присвоил Герингу звание бригаденфюрера СС (бригадный генерал). Таким образом, в уже набитом формой гардеробе этого неисправимого собирателя мундиров и всяческих наград появились четыре новых мундира… «Геринг, – отметил в своем дневнике Геббельс, – слишком хвастлив, в этом его несчастье. Он ценит мундир выше самой должности».
Гитлер тоже втайне посмеивался над этим монументальным тщеславием, но при этом с большой радостью его удовлетворял: Геринг был не просто неким «персонажем в стиле барокко» – он был человеком, на которого фюрер всегда мог положиться, когда требовалось предпринимать жесткие меры, а также оставался удивительно популярным в Германии политиком, эмиссаром, который внушал доверие за границей, несравненным собирателем средств и даже источником конфиденциальных сведений, после того как организовал свой «Центр исследований». К осени 1933 года Гитлеру удалось провести чистку в своем правительстве, избавиться от политических конкурентов, урезать права и свободы, нейтрализовать оппозицию, задушить правительства земель, ликвидировать профсоюзы, поставить на колени церковь, заткнуть рот рейхстагу, организовать полицейское государство и навязать стране свою диктатуру. И во всем этом неоценимую помощь оказал ему Герман Геринг. Именно это и было причиной столь щедрого наделения новыми почетными должностями, шикарными мундирами и экзотическими наградами того, кто фактически уже стал вторым лицом Третьего рейха…
Честно говоря, это положение вовсе не предполагало спокойную жизнь, особенно если человек склонен совершать оплошности. И это ясно проявилось в ходе начавшегося в Лейпциге 20 сентября 1933 года процесса о поджоге рейхстага. На скамье подсудимых находились, разумеется, Ван дер Люббе, а также болгарские коммунисты Танев, Попов и Димитров и лидер парламентской фракции компартии Германии Эрнст Торглер. На процессе присутствовали представители всех германских газет и множество иностранных репортеров, и Геринг с Геббельсом, привлеченные в качестве свидетелей, рассчитывали превратить суд в форум антикоммунистической пропаганды. Но германское правосудие еще не пропиталось нацизмом полностью, а доказательства причастности к поджогу трех болгар и депутата Торглера оказались малоубедительными. К тому же Димитров активно участвовал в деятельности Коминтерна, руководимого Сталиным, с которым в то время Гитлер портить отношения вовсе не желал
[114]
. Так что Герман Геринг, одетый в блестящий новенький мундир СА с наградами до самого пояса, решил вступить на скользкий путь. «Пока Геббельс фехтовал рапирой элегантно и ловко, – написал позже Мартин Зоммерфельдт, – Геринг бросился в атаку с обнаженной абордажной саблей».
Это метафора, тем не менее поначалу все складывалось удачно: Геринг, хорошо подготовленный Дильсом, спокойно рассказал о том, что он делал в день пожара, а также описал все этапы расследования. Увы! Поскольку немецкий уголовно-процессуальный кодекс не изменился со времен мюнхенского процесса 1924 года, обвиняемый имел право задавать вопросы свидетелю. И это все поменяло: Димитров, несмотря на посредственное владение немецким языком, оказался мастером вести диалог и незаурядным оратором, а всемогущему Герингу не удалось скрыть все слабости обвинения и сдерживать себя, когда он попадал в затруднительное положение. И с того момента все очень сильно испортилось.
Обв. Димитров: Он [Геринг], естественно, несет, и он уже об этом здесь заявил, ответственность за свое министерство и свою полицию. Не так ли?
Свид. Геринг: Да, так. Обв. Димитров: Я спрашиваю: что сделал господин министр внутренних дел […] для того, чтобы в порядке полицейского расследования выяснить путь Ван дер Люббе из Берлина в Генигсдорф, […] пребывание Ван дер Люббе в ночлежном доме в Генигсдорфе, его знакомство там с двумя другими людьми и, таким образом, разыскать его истинных сообщников?
[115]
Свид. Геринг: Само собой разумеется, мне как министру незачем было бегать по следам, как сыщику. Для этого у меня есть уголовная полиция. […] Это было политическое преступление, и мне сразу же стало ясно, и ясно по сей день, что ваша партия – это партия преступников.
Обв. Димитров: Известно ли господину премьер-министру Герингу, что эта партия […] является правящей на шестой части земного шара, а именно в Советском Союзе, и что Советский Союз поддерживает с Германией дипломатические, политические и экономические отношения, что его хозяйственные заказы давали и дают работу сотням тысяч германских рабочих?
Председатель: Димитров, я запрещаю вам вести здесь коммунистическую пропаганду.
Обв. Димитров: Господин Геринг ведет здесь национал-социалистскую пропаганду! […] Но в Германии ведется борьба против коммунистической партии. Это мировоззрение, это большевистское мировоззрение господствует в Советском Союзе. […] Это известно?
Свид. Геринг: Германскому народу известно, что здесь вы бессовестно себя ведете, что вы явились сюда, чтобы поджечь рейхстаг. […] Вы в моих глазах мошенник, которого надо просто повесить.
Председатель: Димитров, я вам уже сказал, что вы не должны заниматься здесь коммунистической пропагандой. […] Вы это сделали повторно, и поэтому пусть вас не удивляет, что господин свидетель так негодует!
Обв. Димитров: Я очень доволен ответом господина Геринга.
Председатель: […] Я лишаю вас слова. Обв. Димитров: Вы боитесь моих вопросов, господин премьер-министр?
Свид. Геринг: Это вы будете бояться, как только после суда попадете ко мне в руки, подлец!
Председатель: Димитров лишается права присутствовать на судебном заседании в последующие три дня. Немедленно уведите его!
То, что последовало потом, было легко предсказать: Ван дер Люббе был приговорен к смертной казни и обезглавлен на гильотине, Димитрова, Танева и Попова суд оправдал без дальнейших вопросов, Торглер тоже был оправдан, так как доказал свое алиби… Но Геринга это уже совсем не интересовало
[116]
. Уехав из Лейпцига вечером после словесной дуэли с Димитровым, он пожалел о том, что потерял хладнокровие, и естественно, ему пришлось согласиться с присутствовавшими на суде журналистами: обвиняемый выиграл процесс благодаря спокойной ироничности, в то время как свидетель обвинения из-за собственной горячности выставил себя в смешном виде. Несколько дней спустя во время обеда в рейхсканцелярии Геринг сказал Гитлеру: «Мой фюрер, эти судьи Верховного суда вели себя безобразно. Складывалось впечатление, что судили нас, а не коммунистов». И прибавил, что мог бы лично заняться немедленным реформированием судебной системы. На это Гитлер сказал: «Мой дорогой Геринг, это лишь вопрос времени. […] В любом случае эти люди уже созрели для отставки, на их место мы поставим своих людей. Но пока Старик [Гинденбург] жив, мы сделать это не в состоянии».
