Обрисовав политическую обстановку на Средиземном море, в Восточной Азии, на Ближнем Востоке и на Балканах, Гитлер вернулся к Польше: «Мои предложения Польше (Данциг и коридор) были сорваны вмешательством Англии
[275]
. Польша изменила свой тон по отношению к нам. Состояние напряженности длительное время невыносимо». Затем последовало повторение предыдущих высказываний о необходимости действовать без промедления, о его личной ответственности и о том, что покушение на него или на Муссолини могло бы изменить обстановку не в пользу Германии. Потом Гитлер сказал: «Жить вечно под прицелом направленных друг против друга винтовок невозможно. Любое предложенное нам компромиссное решение потребовало бы от нас изменения нашего мировоззрения и жестов доброй воли. С нами снова заговорили на языке Версаля. Возникла опасность потери престижа. Сейчас вероятность того, что Запад не вмешается, еще велика. Мы должны пойти на риск с не останавливающейся ни перед чем решимостью. […] Мы стоим перед суровой альтернативой: либо нанести удар самим, либо раньше или позже наверняка оказаться уничтоженными». Дальше последовала ссылка на риск в прошлом и утверждение, что он, фюрер, «всегда шел на большой риск, будучи уверенным, что дело удастся». После чего Гитлер вернулся к настоящему: «И вот теперь тоже – большой риск. Нужны железные нервы. Железная решимость. Моя уверенность подкрепляется следующими особыми причинами. Англия и Франция приняли на себя обязательства, но выполнить их обе они не в состоянии. В Англии никакого настоящего вооружения не ведется, одна только пропаганда». Потом сказал о неготовности Англии вести войну на море, на суше и в небе и продолжил: «Польша хотела получить от нее заем за свое вооружение. Англия же дала ей только кредиты, чтобы обеспечить закупки Польши у нее, хотя сама ничего поставлять не может. Это говорит о том, что в действительности Англия поддерживать Польшу не собирается. Она не хочет рисковать ради Польши 8 миллионами фунтов, хотя в Китай вложила полмиллиарда. Международное положение Англии весьма затруднительно. Она на риск не пойдет. Во Франции ощущается нехватка людей (сокращение рождаемости). В области вооружения изменений мало. Артиллерия устарела. Франция не хочет влезать в эту авантюру». По мнению Гитлера, у Запада имелись только две возможности бороться против Германии: блокада, которая окажется неэффективной ввиду автаркии Германии и наличия у нее вспомогательных источников сырья на Востоке, и наступление на Западе с «линии Мажино», что он считает невозможным. Оставалась бы еще возможность нарушения нейтралитета Голландии, Бельгии и Швейцарии, прибавил Гитлер. Однако он не сомневается в том, что все эти государства, а также Скандинавия будут защищать свой нейтралитет всеми средствами. И делает вывод: «Англия и Франция нейтралитет этих стран не нарушат. Таким образом, на деле Англия помочь Польше не сможет».
Далее последовали слова триумфатора, что было свойственно фюреру: «У противника была еще надежда, что после захвата Польши в качестве нашего врага выступит Россия. Но противник не учел моей огромной способности принимать решения. Наши противники – жалкие черви. Я видел их в Мюнхене. […] Установлена личная связь со Сталиным. Фон Риббентроп послезавтра заключит договор. Итак, Польша находится в том состоянии, в каком я хотел ее видеть. […] Нам нечего бояться блокады. Восток поставляет нам пшеницу, скот, уголь, свинец, цинк. Это огромная цель, которая требует огромных сил. Боюсь только одного: как бы в последний момент какая-нибудь паршивая свинья не подсунула мне свой план посредничества». Очевидно, что Гитлер намекал на Мюнхен, а свое серьезное предупреждение, несомненно, он адресовал лощеному военачальнику с самым большим количеством наград на мундире. Но когда Гитлер закончил говорить, именно этот человек выразил ему самую горячую поддержку и заверил его в том, что вермахт исполнит свой долг.
А британскому послу Гендерсону, которого принял во второй половине дня 23 августа, Гитлер, придя в возбужденное состояние, заявил: «Во всем повинна Англия. Она поддерживала чехов в прошлом году, а теперь выдала чек на предъявителя полякам. Я больше не верю господину Чемберлену. Я предпочитаю воевать в пятьдесят лет, а не тогда, когда мне уже исполнится пятьдесят пять или шестьдесят». И в тот же день он отдал приказ на вторжение в Польшу утром 26 августа, спустя три дня. Геринг собрал в Каринхалле министров, чтобы сообщить им эту новость, и добавил, что «мировой войны не будет». Но при этом он говорил голосом Гитлера, а не того Геринга, который сомневался в том, что Англия не ввяжется в конфликт, не чувствовал себя готовым к широкомасштабной войне и стремился главным образом к тому, чтобы затмить своего соперника фон Риббентропа… Именно поэтому Геринг встретился 24 августа в Каринхаллле с Далерусом. «Он обрисовал картину военного и политического положения, – рассказывал потом шведский предприниматель. – И подчеркнул, что позиция Германии сильно укрепилась после подписания договора с Россией […], указав при этом, что немецкое правительство искренне желало достичь договоренностей с Англией. Он выразил сожаление по поводу того, что оговоренная конференция не состоялась
[276]
. Во время разговора он попытался представить ситуацию так, будто грядущие события зависели исключительно от воли и желания Англии». Другими словами, Геринг не сказал Далерусу о том, что фюрер накануне запретил ему отправляться в Лондон для переговоров
[277]
и конечно же что принял твердое решение напасть на Польшу через два дня… Напротив, хозяин Каринхалла убедительно попросил своего собеседника вернуться в Лондон, чтобы возобновить контакты с Форин-офис. И преданный посредник согласился поехать. Причем незамедлительно: Далерус отбыл в Лондон утром 25 августа.
В тот день, 25 августа, в рейхсканцелярии царило особенное возбуждение: около 11 часов утра итальянский посол Аттолико вручил Гитлеру личное послание Муссолини, которому фюрер несколько дней назад строго доверительно сообщил о намерении жестко ответить Польше и ее европейским союзникам в случае их вооруженного противодействия при урегулировании данцигских проблем. Дуче явно находился под впечатлением от доклада итальянского поверенного в делах в Берлине, который сообщил: «от высокопоставленного немецкого военного»
[278]
стало известно, что «Гитлер, возможно, откажется от этого плана, если итальянское правительство даст ему знать, что Италия не поддержит Германию». Поэтому в своем письме он сообщил фюреру, что по ряду причин, включая запрет короля проводить мобилизацию, и из-за нехватки техники, оружия, амуниции, стратегического сырья Италия не примет участия в войне. «Фюрер был потрясен, – вспоминал генерал Кейтель, которого Гитлер вызвал в рейхсканцелярию, чтобы узнать, может ли Германия гарантировать поставки стратегического сырья в Италию, – но старался держать себя в руках». Однако этот удар оказался не единственный. Кейтель рассказывал: «Во второй половине дня последовал новый вызов в рейхсканцелярию. Гитлер пребывал в еще более взвинченном состоянии, чем во время моего утреннего визита. […] Он сказал, что только что получил срочную депешу пресс-секретаря министерства пропаганды Дитриха, из которой следует, что Англия уже сегодня намеревается подписать пакт о взаимной помощи с Польшей. […] Он выразил уверенность в достоверности депеши и прибавил, что необходимо немедленно приостановить выдвижение войск: ему нужно выиграть время для новых переговоров, хотя на Италию полагаться решительно нельзя». С кем же собирался вести переговоры Гитлер? Конечно же с Англией: было очевидно, что подписание германо-советского пакта не произвело должного впечатления на лондонских «умиротворителей», продолжавших поддерживать Варшаву. Герингу Гитлер поручил принять меры к тому, чтобы «найти возможность избежать вмешательства Англии».
