Второе сентября стало днем больших сомнений: накануне вечером посол Гендерсон вручил рейхсминистру иностранных дел Риббентропу «ноту предостережения». «Я сообщаю, – писал Чемберлен в ноте, – что правительство Его Величества без колебаний выполнит свои обязательства по отношению к Польше, если германское правительство не готово […] приостановить наступление против Польши и не готово немедленно вернуть свои войска с польской территории». Однако срок для ответа не определялся, а Гендерсон получил строгие инструкции не рассматривать ноту как ультиматум. Несомненно, именно поэтому решительный тон ноты не был всерьез воспринят в рейхсканцелярии, и в течение 2 сентября Гендерсон так и не получил ответ. Зато стало известно, что Муссолини выдвинул идею созыва мирной конференции с участием Франции, Англии, Польши и Германии на следующих основах: приостановка военных действий и решение спорных польско-германских вопросов. Это было в некотором роде переиздание Мюнхенского соглашения, которое всех устроило. Кроме чехов, разумеется…
[293]
Во всяком случае, Геринг возлагал большие надежды на инициативу дуче и заявлял о своей уверенности в ее успехе. Действительно, во время выступления в палате общин в тот вечер Чемберлен весьма благоприятно отозвался о предложении Муссолини и намекнул на возможность проведения новых переговоров, «если немецкое руководство согласится вывести свои войска из Польши». Узнав о таких заявлениях, нацистские главари вполне могли подумать, что у них остается большое поле для маневра. Тем более что в тот момент сопротивление поляков начало уже ослабевать.
Однако когда Чемберлен закончил выступление в палате общин, он встретил возмущенные возгласы представителей обеих партий, которые посчитали, что данное ими полякам честное слово намеренно нарушается. И парламент потребовал немедленно предъявить Берлину ультиматум. Хватило всего несколько часов, чтобы склонность к примирению и боязнь военной конфронтации Чемберлена сменились еще большим опасением – страхом лишиться власти. В итоге парламентское большинство приняло решение предъявить ультиматум немецкому руководству 3 сентября в 9 часов утра и потребовать ответа в течение двух часов…
Ровно в 9 часов утра 3 сентября британский посол Гендерсон прибыл в германское Министерство иностранных дел для вручения Риббентропу полученного ночью из Лондона ультиматума. В отсутствие Риббентропа посла принял переводчик Пауль Шмидт
[294]
. Гендерсон зачитал британский ультиматум, который заканчивался такими словами: «Если сегодня, 3 сентября, до 11 часов утра по британскому летнему времени от немецкого правительства не будет получено удовлетворительного сообщения о немедленном прекращении всех агрессивных действий против Польши и выводе немецких войск из польских областей, то между обеими странами с указанного часа будет существовать состояние войны». После чего вручил его переводчику и удалился. Пауль Шмидт немедленно отправился в рейхсканцелярию, прошел через приемную, где собрались многие члены правительства и партийные бонзы, и вошел в кабинет фюрера. «Гитлер сидел за своим столом, – вспоминал Шмидт, – а Риббентроп стоял у окна. Оба они при моем появлении посмотрели на меня вопросительно. Я остановился на некотором расстоянии от стола Гитлера и медленно перевел содержание британского ультиматума. Когда я закончил, наступила гробовая тишина. Гитлер сидел, как окаменелый, и смотрел перед собой. […] Через некоторое время, показавшееся мне вечностью, он повернулся к продолжавшему стоять у окна Риббентропу и с гневным блеском в глазах спросил: “Что теперь?” Словно давал понять всем своим видом, что министр иностранных дел, которого он сам назначил, ввел его в заблуждение относительно возможной реакции Великобритании. Риббентроп тихим голосом ответил: “Полагаю, что в следующие часы французы передадут нам аналогичный ультиматум”».
А тем временем Геринг из своего мобильного штаба близ Потсдама звонил в кабинет Риббентропу, желая узнать точное содержание британского ультиматума. Повесив трубку, он повернулся к вошедшему в вагон-салон Далерусу. «Геринг сказал, что обстановка сложилась почти катастрофическая, – вспоминал шведский предприниматель. – Он надолго задумался, потом решил позвонить Гитлеру, чтобы узнать, как тот оценивает обстановку. […] Было примерно половина десятого утра, ответ на ультиматум надо было дать до 11 часов, а Геринг находился в сорока минутах езды от Берлина».
Вот как работал политический механизм нацизма: когда составлялась ответная нота, от которой зависела судьба Германии и мира, человек, которого только что официально провозгласили вторым лицом рейха, при этом даже не присутствовал! Гитлер взялся лично составить ответ, причем помощь ему в этом оказывал человек, который абсолютно неправильно информировал его о британской реакции… Но вот Далерус упорно продолжал вести поиски мира: он сумел связаться с неким высокопоставленным чиновником внешнеполитического ведомства Великобритании, предложив ему временный компромисс: для того, чтобы позволить Германии спасти репутацию, не могла бы Великобритания ограничиться пока требованием немедленного прекращения боевых действий и не настаивать на выводе частей вермахта из уже занятых ими польских областей? Ему просто ответили, что такое решение может принять лишь премьер-министр, которому доложат об этом предложении. О том, что было дальше, рассказал сам Далерус: «После короткого раздумья я снова пришел к Герингу и предложил ему лично вылететь в Лондон в качестве представителя немецкого правительства, возможно, в сопровождении нескольких человек, для того, чтобы провести переговоры и достичь соглашения. Для того чтобы предпринять этот демарш, ему следовало бы вылететь раньше 11 часов. […] Геринг сразу отдал распоряжение генералу Боденшацу, а затем перезвонил Гитлеру, с которым проговорил около десяти минут».
Гитлер согласился с этим предложением, но сказал, что даст окончательное разрешение на это после того, как британцы умерят свои требования в контексте предложения Далеруса. В половине одиннадцатого тот смог снова связаться с Форин-офис и сообщить о возможности немедленного прибытия Геринга в Лондон. На что получил ответ, что британское правительство хотело бы предварительно узнать ответ немцев на его ультиматум, чтобы решить, возможен ли еще визит Геринга. Далерус передал эту информацию Герингу, тот сразу же перезвонил Гитлеру, чтобы рекомендовать ему придать ответу на британскую ноту миролюбивый характер.
А тем временем Далерус вышел из поезда и стал прогуливаться на опушке леса. «Я находился в крайнем напряжении, – вспоминал он. – Вдруг я увидел, что Геринг вышел из поезда. Он сел у большого складного стола под буками неподалеку от поезда. Я подошел, и Геринг сказал, что уже отдал распоряжение, чтобы приготовили самолет для вылета с ближайшего аэродрома. Он умолчал о том, что ему только что сказал Гитлер, но не скрыл своего разочарования тем, что не мог вылететь раньше 11 часов. […] Он был задумчив и чем-то угнетен. Словно желая скрыть свои мысли, он время от времени произносил отдельные фразы, выражавшие его недоумение относительно непонятной ему позиции англичан. В 11 часов 15 минут прибыли несколько высших офицеров и попросили принять их незамедлительно. Мне пришлось удалиться. Но не успел я пройти и пятидесяти шагов, как Геринг окликнул меня и показал телеграмму, которую только что вручил ему Кёрнер. В ней говорилось, что ровно в 11 часов Чемберлен объявил по радио, что Великобритания с этого момента находилась в состоянии войны с Германией, поскольку та до 11 часов не дала своего ответа на направленную ей ноту. Геринг при этом известии казался искренне удрученным… […]. В 11 часов 30 минут ему позвонил Гитлер и попросил срочно приехать в рейхсканцелярию». Приказал было бы, несомненно, точнее, поскольку гражданский адъютант Гёрнерт услышал, как Геринг произнес: «Так точно, мой фюрер! Слушаюсь, мой фюрер! Есть, мой фюрер!»
