Потому что «никакие исторические успехи ни к чему не приводят, если их не развивать». В будущем соотношение материальных возможностей будет изменяться не в пользу Германии, продолжал Гитлер, и «постепенно противник усилит свою оборонную мощь». И главное: если французы начнут наступление первыми, то быстро подойдут к Руру и смогут разгромить его с помощью артиллерии. Значит, Германии следует их опередить и «разработать немедленно план нападения на Францию». Этот план получил кодовое название «Гельб». В отличие от плана Шлиффена 1914 года, в основе которого лежала идея быстрого захвата Франции, стратегические цели будущей кампании предусматривали наступление через территории Бельгии, Люксембурга и Голландии и выход к Ла-Маншу с целью создания плацдарма для успешного ведения воздушной и морской войны против Англии. Потому что Гитлер стремился больше к тому, чтобы «поставить Англию на колени», чем к «разгрому Франции». И самым приемлемым временем для операции он определил период с 20 по 25 октября. Разумеется, никто не посмел возразить фюреру, но, как вспоминал полковник Вальтер Варлимонт, начальник отдела национальной обороны ОКВ, «все присутствующие, включая Геринга, были явно удручены».
И их легко понять: еще не закончилась полностью война с Польшей, а вермахту предстояло вновь начать боевые действия в конце осени. При этом Гитлер давал вооруженным силам всего месяц на подготовку. Хотя еще не существовало конкретного плана ведения боевых действий против врага, намного лучше вооруженного, чем поляки, да к тому же укрывшегося за «линией Мажино»… Кроме того, моторы тяжелых танков генерала фон Браухича после тысячекилометрового пробега в адском темпе нуждались в профилактическом обслуживании и ремонте, танковым подразделениям также срочно требовались запасные гусеницы. А у легких танков в ходе польской кампании обнаружилось множество недостатков. Военно-морской флот Германии под командованием гросс-адмирала Рёдера был до смешного малочисленным, немецкие надводные корабли и подводные лодки никак не могли противостоять британскому Королевскому военному флоту, значительно усилившемуся французскими кораблями. Что касалось люфтваффе, ему требовалось восполнить понесенные потери, решить проблему износа техники и пополнить запасы боеприпасов. Особенно запасы бомб, потому что половину имевшегося арсенала авиация использовала против поляков и оставшихся авиабомб хватило бы всего на пять дней войны на Западе! При объявлении войны Геринг в порыве характерного для него фанфаронства распространил через Верховное главнокомандование люфтваффе (ОКЛ) следующее сообщение: «Началась тотальная воздушная война против Англии», и еще: «Второй воздушный флот тремя бомбардировщиками Ю-88 должен нанести удар по британскому авианосцу ”Гермес”, стоящему на рейде порта Шернес». Три самолета против всей Англии! Причем «Юнкерсы-88» были еще не готовы к боям! И налет предстояло совершить пилотам, обученным наносить удары исключительно по наземным целям! Второй воздушный флот сумел добиться отмены этого приказа… И все же люфтваффе предприняло несколько налетов на корабли, стоящие на рейде в некоторых британских портах
[303]
, но результаты их оказались неутешительными: в частности, капитан Поле, командир экспериментальной группы бомбардировщиков Ю-88, был сбит и попал в плен во время первого же налета на английские корабли в заливе Ферт-оф-Форт
[304]
.
Тем временем продолжались прямые контакты с западными союзниками с целью прийти к мирному решению. Гитлер стремился рассорить Англию с Францией, а Геринг старался всячески помочь своему фюреру. При этом он втайне желал избежать внезапного развязывания мировой войны. Журналисту Фрицу Хессе, пресс-атташе германского посольства в Лондоне, посол Гевел намекнул, что фюрер не имеет ничего против продолжения его тайных переговоров с сэром Горасом Вильсоном, если он будет настаивать на том, что Германия хотела бы развязать себе руки для действий на Востоке
[305]
. Геринг пригласил в Берлин американского нефтяного магната В. Р. Дэвиса, к которому прислушивался Рузвельт и который был готов, если понадобится, стать посредником. А Гитлер 6 октября сообщил с трибуны рейхстага о своей дальнейшей политической стратегии, произнеся длиннейшую «речь мира»: так окрестили его выступление в рейхе. «У Германии нет дальнейших претензий к Франции, – сказал он, – и никогда такие претензии не будут выдвигаться. […] Я постоянно выражал желание навсегда забыть о нашей былой вражде и помирить два народа с таким славным прошлым. […] Не меньше усилий я затратил на установление англо-германской дружбы. Зачем нужно вести эту войну на Западе? Ради воссоздания Польши? Польша, созданная по Версальскому договору, никогда не возникнет вновь. Это гарантируется двумя самыми большими государствами в мире».
Речь Гитлера скорее настораживала, чем успокаивала. Ведь она не содержала никаких конкретных предложений. Биргер Далерус предложил выступить посредником, снова выдвинув идею проведения конференции с участием полномочных представителей противоборствующих сторон на территории какой-нибудь нейтральной страны. На конференции можно было бы прийти к заключению перемирия, а затем перейти к детальному обсуждению пакта о ненападении, об экономическом сотрудничестве и даже о референдуме в Германии по вопросу мира и разоружения. Девятого октября Геринг рассказал обо всем этом Гитлеру, который отнесся с некоторым недоверием к сообщению фельдмаршала. Но при этом фюрер не возражал против поездки Далеруса в Гаагу для встречи с британскими эмиссарами. Это, очевидно, было очередной хитростью Гитлера, потому что в тот же день он издал директиву № 6 по ведению войны на Западе. В ней предусматривалось «наступать как можно большими силами и как можно быстрее на северном фланге Западного фронта» с целью «уничтожить, по возможности, большие объединения французской армии и союзников, находящихся на ее стороне, и одновременно захватить как можно больше территории Голландии, Бельгии и Западной Франции». Спустя два дня, на совещании с главнокомандующими в рейхсканцелярии, Гитлер повторил, что «наступательные действия на западе следует начать как можно скорее, то есть до начала зимы». На сей раз был назван период между 15 и 20 ноября…
Двенадцатого октября Чемберлен публично отверг новую «мирную инициативу» Гитлера, под предлогом того, что «воля к миру должна выражаться поступками, а не словами». В тот же день миссия В. Р. Дэвиса потерпела крах из-за сопротивления Государственного департамента США и отказа Рузвельта встретиться с миллиардером в Белом доме. После этого Гитлер сделал вывод, что всякая попытка примирения обречена на провал, и спустя десять дней объявил, что наступательные операции на западе начнутся 12 ноября. Точная дата начала военных действий была объявлена впервые, и это вызвало всеобщий переполох среди военных, включая самых умеренных, коими считались главнокомандующий сухопутными войсками фон Браухич и начальник штаба ОКВ Гальдер. Они заметно сблизились с оппозиционными Гитлеру военными и политиками, Беком, Остером, Канарисом, фон Хасселем и Герделером, и подготовили подробные доклады, желая доказать Гитлеру невозможность всяких преждевременных действий на западе. Даже Геринг проявил довольно умеренный восторг при сообщении о начале наступления и предупредил: «его» люфтваффе сможет участвовать в наступлении только в том случае, если метеорологи гарантируют пять дней чистого неба. Это, однако, было непринципиальным возражением, и Браухич, Гальдер и их подчиненные не доверяли «железному человеку», который постоянно жаловался на них фюреру. Участники непримиримой оппозиции Гитлеру тоже проявляли сдержанность, но 10 октября Герделер сказал бывшему послу фон Хасселю, что он контактировал с «высокопоставленными чинами из ближайшего окружения Геринга». И что сам фельдмаршал «явно серьезно отнесся к сложившейся ситуации и чрезвычайно этим озабочен». Но заговорщики все равно не стали рисковать и входить с ним в прямой контакт, тем более что фон Хассель, получавший сведения о Геринге от его родной и сводной сестер, с которыми регулярно встречался, вообще яростно этому воспротивился. «Геринг, – написал он, – не тот человек, кому можно было бы довериться».
