Для него не существовало мелочей. Он определял, какое именно количество обезьян должно обитать на Гибралтарской скале (двадцать четыре), пытался выяснить, можно ли привести трофейное оружие времен Первой мировой войны в исправное состояние и снова его использовать, во время бомбежек переживал за животных в Лондонском зоопарке и следил, чтобы пивной паек получали прежде всего солдаты, находящиеся на передовой, а потому уже те, кто был в тылу. Он даже изучал вопрос, можно ли с помощью воска защитить слух солдат во время бомбежек.
[74]
Несколько таких запросов, получивших шутливое название «просьбы первого лорда», поскольку часто начинались со слов «Прошу выяснить…», также были снабжены этикеткой, на которой красными чернилами было написано требование «Action This Day» («Сделать сегодня»). Например, 10 мая 1940 г., в день, когда он стал премьер-министром, Черчилль выступил с предложением пригласить в Англию бывшего кайзера Германии Вильгельма II, находящегося в изгнании в Голландии, и это на фоне и без того тяжелой обстановки, сложившейся в результате наступления Гитлера на Западном фронте. Эта идея оказалась одной из девяти неудачных идей Аланбрука или девяносто четырех Рузвельта и была отвергнута.
Порой в своем стремлении всегда держать руку на пульсе Черчилль заходил слишком далеко. Его личный секретарь Джок Колвилл вспоминал, как однажды ночью в Чекерсе:
Как обычно, я получил распоряжение позвонить дежурному офицеру в Адмиралтейство и узнать, есть ли какие-либо новости. Оказалось, что новостей нет, и дежурный офицер обещал, что, если появится хоть что-нибудь мало-мальски интересное, он немедленно позвонит и доложит. Через час мне было приказано снова взяться за телефонную трубку, и уязвленный дежурный офицер напомнил мне о данном им обещании. Когда около двух часов ночи, несмотря на все возражения, мне снова было отдано распоряжение повторить попытку, взбешенный дежурный, чей и так краткий сон был прерван, обрушил на меня весь имеющийся у него в запасе поток морских ругательств. Черчилль, услыхав доносящийся из трубки оживленный голос, решил, что, как минимум, потоплен один из вражеских кораблей. Он взял трубку и выслушал залп отборной брани, что явно произвело на него неизгладимое впечатление. Послушав пару минут, он объяснил, что это всего лишь премьер-министр и что он только хотел узнать, есть ли новости.
[75]
Черчилль писал: «Те, на кого возложена миссия осуществлять руководство на самом высоком уровне, должны находиться на вершине контроля; они никогда не должны спускаться в долины физического или личного действия». Однако в 1940 г., в первые дни пребывания на посту премьер-министра, он также внушал своим сотрудникам, что: «Эффективное и успешное управление одинаково проявляет себя и в больших и в малых делах».
В первые недели в должности премьер-министра он даже определял, какого размера должен быть флаг, развевающийся над Адмиралтейством. «Черчилль изучал каждый документ, имевший хоть малейшее отношение к войне, и не гнушался выяснять все до мельчайших подробностей», – писал один из его личных секретарей. Он отдавал распоряжения, касавшиеся увеличения численности кроликов, поддержания на должном уровне качества виски, и даже менял кодовые названия некоторых военных операций.
Гитлер тоже интересовался подробностями боевых действий, однажды лично запретив конные скачки в Берлине, но между ним и Черчиллем было одно решающее отличие: почти все приказы фюрера составлялись его личным секретарем, Мартином Борманом, а Гитлер только ставил свою подпись. Сам лично он почти ничего не писал, чтобы в случае, если что-то пойдет не так или если предпринятые действия окажутся слишком позорными, иметь возможность снять с себя всю ответственность и откреститься от них. «Никогда не отдавать приказ в письменном виде, если это можно сделать устно» – вот был его девиз. Это позволяло ему (и его сторонникам, правда, столь же неубедительно) отказываться от ответственности за свои преступления, включая Холокост.
Черчилль, со своей стороны, не боялся брать на себя ответственность. Так, 21 апреля 1944 г. он заявил, выступая в Палате общин: «Если меня обвиняют в ошибке, то я могу только ответить словами Клемансо, сказанными им по известному поводу: «Возможно, я совершил еще много ошибок, о которых вы даже не знаете». Черчилля долго обвиняли во всех грехах, так что к началу Второй мировой войны он обзавелся толстой носорожьей броней, надежно защищавшей от уколов критики. Любому, кто возвращается в большую политику после такого поражения, как Галлипольская катастрофа, необходимо быть толстокожим. Как он писал в «Моих ранних годах»: «Все порицали меня. Я заметил, что это практика почти постоянная. Видимо, считается, что к травле я устойчивее других».
Конечно, Черчилль не понимал, почему он должен сносить незаслуженные обвинении. В отличие от Гитлера он обычно предпочитал все записывать. Как сообщала генералу Луису Спирсу супруга Черчилля, Клементина: «Он часто не слушает или не слышит, если думает о чем-то другом. Но он всегда внимателен к бумажному документу, чего бы он ни касался. Он никогда не забывает ничего из того, что видел написанным на бумаге». Однако это должно было быть изложено кратко и по сути. В июле 1940 г. Черчилль передал в секретариат военного кабинета записку следующего содержания и придерживался изложенных в ней принципов на протяжении всех военных лет: «Необходимо очень четко понимать, что все указания, исходящие от меня, даются только в письменном виде, и я не несу никакой ответственности за вопросы национальной обороны, по которым я якобы дал указания, в том случае, если они не зафиксированы письменно»
[76]
.
Один из высокопоставленных государственных чиновников, лорд Норманнбрук, вспоминал, что эта записка немедленно возымела огромный эффект: «Прежде премьер-министры, желая получить информацию или дать совет коллеге, делали это с помощью письма – в большинстве случае составленного от их имени личным секретарем. Теперь же министры получают личные сообщения, как правило, умещающиеся на четверти листа и сформулированные в выражениях, не оставляющих сомнения, что они написаны лично премьер-министром»
[77]
. Подобные записки обычно писались в начале и конце каждого дня.
Черчилль был одним из первых современных политических лидеров, кто признавал важность статистики и количественного анализа. Он поручил своему другу профессору Линдеманну возглавить статистическое бюро, в котором трудилось около двадцати человек, в том числе экономисты, как минимум один ученый, чиновники и обязательные секретари-машинистки, чтобы печатать отчеты. Вскоре стало ясно, что результаты его работы приносят Черчиллю, хорошо умевшему пользоваться собранными данными, неоценимую пользу. «Не пытайтесь формировать мнение, – писал он. – Предоставляйте нам только голые факты».
Сознавая собственную необычность, Черчилль хотел добиться того, чтобы люди, имеющие некоторые отклонения, могли достичь успеха на военной и гражданской службе. Через несколько недель после того, как Черчилль стал премьер-министром, он в письме, адресованном Энтони Идену, занявшему вновь созданный пост военного министра, писал: «Нам нужны энергичные, «живые» личности, а не заурядные типы». Спустя полгода он писал фельдмаршалу Джону Диллу: «Мы не можем позволить, чтобы назначения в армии ограничивались лишь теми людьми, которые не вызывают враждебных комментариев… Пришло время испытать людей, наделенных силой и свежим взглядом на события, и не ограничиваться исключительно теми, кто по традиционным меркам считается абсолютно надежными». В результате такие в высшей степени неординарные личности, как полубезумный Орд Уингейт, гомосексуалист Алан Тьюринг и эксцентричные ученые из Блетчли-парк, получили возможность внести свой значительный вклад в дело победы над врагом. Черчилль считал, что нужно любой талант использовать, даже если для этого надо закрыть глаза на чьи-то недостатки. В одном из писем фельдмаршалу Джону Диллу, касавшемся блестящего, но эксцентричного генерала танковых войск Перси Хобарта, Черчилль писал: «Войны помогают выигрывать не только хорошие ребята. Но и подлецы, и подонки».
