Скрип натяжных воротов утонул в дробном топоте десятка сапог, но певец с огромным усилием выхватил меч, готовясь рассечь любого, кто высунется в проем. Пробитая нога обессилено подломилась, края рваной раны жадно ловили холодеющий ночной воздух.
Дураков средь Рубаревцев не было – боялись соваться на крышу, все ждали нового залпа. Только стих писк натруженных воротов, Волк грохнулся в водосточный желоб, пропустив над собой смертоносные стрелы, прожужжавшие во тьме как три откормленных майских жука. Теперь вперед! Но ползти по веревке нет времени… Если успеют зарядить самострелы, сшибут как спелое яблоко.
– О, Боги… – шепотом взмолился он, принимая решение. – Говорят, вы помогаете сильным и смелым…
Певец коротко ткнул мечом в высунувшееся из проема лицо и обернулся, словно пробегая глазами по дрожащему в темноте шнуру.
– Они там живые! – обиженно раздалось с чердака. – Вон как мечом саданули! Заряжайте быстрее, Чернобоговы дети!
Волк шатаясь поднялся и повернувшись спиной к врагу шагнул к краю крыши, гордо поднятая голова мягко касалась звезд развевающимися волосами. Он зажмурился, невнятно шепнул чье-то имя и раскрыв глаза во всю ширь ступил ногой на веревку. Она вздрогнула, будто укушенный слепнем олень, упругая волна испуганно вспучилась у подошвы и с тихим стоном убежала вперед, укрылась вдали невесомым покровом ночи. Шаг, другой, третий… Пропитанный кровью сапог скользил как по сырому замшелому камню, узкий меч клонился то вправо, то влево, помогая удерживать равновесие. Витязь расставил руки словно крылья и в полутьме казалось, что он не идет, а летит высоко над землей. Окружавшие терем горожане перестали галдеть, замерли, подняв лица к небу. Кто-то выкрикнул спьяну, но на него зашикали и вновь стало тихо, только ночная птица визгливо маялась в темноте.
Сапоги скорым шагом проминали мягко стонущий шнур, далеко внизу зыбкий свет факелов выстраивался в неведомые созвездия, капли крови срывались вниз, иногда с шипением касаясь их дымного пламени. Но певец не смотрел под ноги, только вперед, туда где серая нить терялась в густой бархатистой тьме как будущее в неведомых безднах времени. Он проковылял уже больше половины пути, черной тенью выделяясь среди полыхающих звезд, когда позади заорали, ругаясь, вылезшие на крышу дружинники. И замерли, удивленно протирая вытаращенные глазищи.
– Это нав, дух смерти! – взвизгнул один. – Глядите, перебил половину наших и улетает как птица…
– Дурень ты… – рыкнул другой. – Он по веревке бежит! Видишь, конец через дырку в крыше уходит? Наверное там и привязан. Да режьте же, чего смотрите?
Никто не шевельнулся, тогда он сам наклонился и полоснул ножом по туго натянутому шнуру. Тот лопнул с секущим хлопком, будто хлыстом полоснули, а толпа внизу ахнула, пробежала по ней волна как по морю – кто зажмурился, отшатнувшись в ужасе, кто прикрыл рот ладонью, сдерживая рвущийся вскрик. От мощного рывка дружинник не удержался и истошно вскрикнув перевалился через водяной сток. Снизу раздался хрустящий удар, бульканье и долгий, наполненный лютой болью вопль.
– Вот гад… – шепнул кто-то из бывших соратников умиравшего. – Зачем резал веревку, сволочь поганая? Теперь Боги не дадут умереть легко…
Свистящий конец веревки рванулся во тьму, у Волка защемило в груди быстрым падением, но ловкие руки сами схватили ускользающий шнур, меч кувыркнулся и хвостатой звездой уткнулся в траву. Упругая тяжесть собственного тела навалилась на плечи, земля перестала смертоносно налетать снизу и теперь молнией неслась под вцепившимися в бечеву ногами. Едва не шарахнувшись оземь, витязь по невидимой дуге летел к стене Черняковского дома, высокая трава свистящими розгами хлестала по сапогам, то и дело задевая горячую рану. Опасаясь смертельного столкновения, он отпустил руки и длинным перекатом погасил удар, уже на излете уткнувшись в гладкие бревна терема.
– Живой? – заорали с крыши друзья.
– Еще вас переживу! – отплевываясь от пыли и кусочков травы буркнул певец. – Вам теперь переться по лестнице, а я уже внизу. Правду говорят – худа без добра не бывает. И лютню захватите! Я ее на столе у окна оставил.
Он отряхнулся и пошатываясь двинулся к бегущей на встречу толпе, обожженные трением руки бережно подняли блистающий меч и мягко засунули в ножны. Без сияния небесного металла стало ощутимо темнее, но свято место не бывает пусто – звезды заиграли ярче, распустившись мохнатыми цветами.
21.
– Все! Теперь спать! – грохнул Ратибор кружкой по столу. – А завтра снова в путь… Понимаешь, брат, времени у нас совсем нету. Такие вот дела…
Черняк пьяно закивал головой соглашаясь, плеснул себе олу и уставился в красноватый полумрак комнаты мутноватыми глазами.
– Я даже не знаю что сказать… – старательно вымолвил он. – Вы для города за три дня сделали больше, чем я за всю жизнь… Не перебивай! Говорю как мыслю, Ящщщер меня забери… Какие-то вы особые. Да. И не качай головой! Я чай не первую весну справил, навидался всяких. Что вы ищите, зачем идете? О! Сами не знаете… Вот и я о том. Вами движет что-то большее чем совесть. Да… Большее чем совесть и большее чем честь.
Микулка уже мирно посапывал, уронив голову на широкие доски стола, Сершхан с Волком улыбались, поглядывая на старосту.
– Но разве есть что-то большее чем совесть и честь? – продолжал мудрствовать тот. – Нету! Зависть, злоба – тоже не последние чувства, и они движут людьми, заводя далеко. Не всегда в злую сторону… Не всегда! Я видал всяких… Да… И все же совесть и честь намного сильнее, а в вас силы столько, что порою глядеть страшно. Знаешь чего мне в голову-то пришло?
Ратибор помотал головой, а Черняк наклонился через стол, стараясь подобраться губами к самому уху.
– Я думаю вот что… – сипло зашептал он запахом перегара, словно выдавая страшную тайну. – Именно честь и совесть вами движут! Только не ваши…
Сершхан перестал улыбаться, а Волк отмахнул с лица волосы и чуть поднял подбородок прислушиваясь.
– Спросите чьи? – откинулся на лавке староста. – А я не знаю! Ясно? Не знаю и все! Может быть всей Руси… Ведь что такое Русь? Русь, братцы, это русичи. Земля, конечно, тоже свою власть имеет, но ее печать несут на себе именно люди. А что такое русичи? Русичи это быдло. И не сверкайте на старика глазами, чтоб вас…
Ратибор отмахнулся устало, собираясь уже вставать.
– Быыыд-ло! – ухватывая его за рукав с пьяной настойчивостью протянул Черняк. – Быдло! Как есть. Тупые, без всякого интереса к жизни. Жрать, пить, работать. С женой в постель, коль силы остались, потом опять жрать, работать, пить… Многие и не с женой, да… Сгребут кого-нить без разбору и в кусты… Али не так? Чего ж глаза прячете? Стыдно? А ведь правду я говорю. Правду! Ни один народ так не опустился… В усобицах погрязли по уши… Да где же еще брат брату столько кровушки выпустил? Молчите…
Он устало отер с лица выступивший пот и косо поглядел на догоравший светильник. Глаза его засияли, словно налившись другим, не злым светом.
