Охранник из Аушвица Отто Молль рассказывал в Нюрнберге о том, что матери иногда прятали младенцев среди одежды в раздевалках: «Узники, сортируя вещи, находили детей и бросали их в газовую камеру». Его спрашивали и о быстродействии газа «циклон Б». «Газ впускался через отверстие, — хладнокровно отвечал он. — Минуты через полторы после того, как впускался газ — конечно, я могу говорить только приблизительно, так как мы не засекали время и нам это было неинтересно, — да, минуты через полторы, мы не слышали никакого шума, то есть из газовой камеры не раздавалось никаких звуков». Вопрос: «А какие звуки вы слышали до этого?» Ответ: «Люди плакали и визжали»
[504]
. Имеются и другие свидетельства, подтверждающие, что смерть наступала довольно быстро.
Иногда члены зондеркоманд находили среди трупов, извлеченных из газовых камер, близких родственников или друзей. Хёсс, чьи показания следует воспринимать через призму его антисемитизма, утверждал, что один заключенный из зондеркоманды вилами забросил в печь тело своей жены и потом преспокойно сел обедать с коллегами. (Известен и другой случай: узник зондеркоманды ввел в газовую камеру мать и остался там вместе с ней.) Заключенные Аушвица относились к служителям зондеркоманд, таким же узникам, как и они, с презрением, считая их прихвостнями нацистов, «продавшими души дьяволу»
[505]
. Примо Леви писал, что им приходилось существовать «на грани предательства». Конечно, они облегчали жизнь нацистам, которым пришлось бы самим возиться с трупами, если бы не было зондеркоманд. Хотя, конечно, они всегда могли найти добровольцев в украинских, прибалтийских и белорусских вспомогательных подразделениях.
И все же нельзя забывать о том, что у членов зондеркоманд не оставалось никакого выбора, кроме самоубийства. Они, как могли, помогали другим заключенным — приносили, например, еду. И они же однажды восстали против немцев. 7 октября 1944 года зондеркоманда крематория IV, поняв, что ей угрожает «селекция», то есть отправка в газовую камеру, напала на эсэсовцев с камнями, топорами и железными прутьями. «Восстание» было подавлено за одну ночь, никто из бунтовщиков не смог убежать, но они успели убить трех эсэсовцев, ранить двенадцать и взорвать крематорий ручными гранатами, которые им принесли узницы-женщины. Во время мятежа погибло двести пятьдесят заключенных и еще двести были казнены на следующий день. Женщин-евреек Эстер Вайкблум, Регину Сафирштайн, Алу Гертнер и Розу Роботу нацисты спустя неделю повесили, подвергнув жестоким пыткам
[506]
. Восстания в Собиборе, Треблинке и Аушвице — в шести лагерях уничтожения — были подняты узниками зондеркоманд: только они обладали достаточной физической силой для борьбы. Они же дали миру свидетельства геноцида, зарывая их в жестяных банках возле крематория, которые впоследствии были найдены и опубликованы
[507]
. Один из заключенных, Залман Градовский, позднее писал: «Почему я не стенаю и не плачу, а сижу как холодный, онемевший истукан, лишенный всяких эмоций?» И сам же себе отвечал: «Постоянное присутствие смерти, единственная наша реальность, угнетает, отупляет и заглушает наши чувства»
[508]
.
Выжили восемьдесят членов зондеркоманд, и опросы показали, что они превратились в бездушных роботов только из-за желания остаться в живых и донести людям свидетельства о зверствах нацистов. Апатия, ощущение беспомощности и алкоголь помогали этим существам преодолевать «внутренние моральные затруднения» и становиться «послушными орудиями массового уничтожения»
[509]
. Удивительно, но они редко совершали самоубийства. «Зная, что произойдет с жертвами, — писал один историк, — они не помогли освободиться ни одному еврею». Узники зондеркоманд не спасали даже младенцев, которых матери отдавали им в руки, уходя в «душевые» и надеясь на то, что им сохранят жизнь
[510]
.
Поскольку члены зондеркоманд являлись Geheimstrager (носителями секретов), они должны были жить отдельно и все вместе и не имели права покидать свои рабочие места. Им оставалось рассчитывать лишь на то, что война закончится прежде, чем они сами попадут в газовые камеры. Естественно, имея доступ к узлам и сверткам, брошенным жертвами в раздевалках, они жили лучше, чем другие заключенные, что вполне устраивало и нацистов, довольных тем, что им не приходится заниматься столь малоприятными делами. Им разрешалось ходить в гражданских костюмах, а не в лагерных одеяниях. Они спали на матрацах в комнатах над крематорием, располагали временем для отдыха, и их, если не считать ежедневных перекличек, почти не тревожили эсэсовцы. «Мы никогда и ни в чем не испытывали недостатка, — вспоминал Закар, — ни в одежде, ни в еде, ни во сне»
[511]
. Их еще отличало и то, что, помимо номера, вытатуированного на руке, на куртке обозначался красный крест. Другие заключенные тоже имели свои знаки. Евреи носили желтые звезды Давида, остальным узникам присваивались нашивки разного цвета. Фиолетовым цветом обозначались Свидетели Иеговы, розовым — гомосексуалисты, зеленым — уголовники, черным — цыгане, красным — политические заключенные; советские военнопленные носили буквы «SU». Номера татуировались на руках, а иногда на ногах с 1943 года.
Садизм эсэсовцев и их прихлебателей не знал никаких мыслимых и немыслимых пределов. Особенно изощрялся в издевательствах над заключенными в Собиборе штабной унтер-офицер СС Пауль Грот. Один из шестидесяти четырех узников, уцелевших в лагере, Моше Шкларек, рассказал впоследствии о «самой излюбленной шутке» эсэсовца. Грот хватал еврея, давал ему бутылку вина и килограммовую сардельку, заставляя его поглотить и то и другое за несколько минут. Когда несчастный, исполнив приказ, шатаясь, падал навзничь, эсэсовец, ухмыляясь, требовал от него открыть рот и начинал в него мочиться
[512]
. Как на любой фабрике, на «фабрике смерти» была налажена посменная, конвейерная, монотонная работа во главе с мастерами (их называли капо), обеспечивавшими наибольшую производительность и эффективность. Эсэсовцы инструктировали зондеркоманды ничего не говорить заключенным об истинном назначении «душевых», и жертвы шли на смерть, ничего не ведая о том, что их ждет. Но члены зондеркоманд и сами предпочитали держать язык за зубами, не желая пугать своих подопечных. «Я избегал смотреть им в глаза, — вспоминал Закар. — Я всегда старался избегать их вопрошающих взглядов, чтобы они ничего не заподозрили»
[513]
. Закар признавал, что он, как и его сотоварищи, стал «роботом, машиной», но все же отрицал, что у них не было «никаких чувств»: «Мы еле сдерживали слезы, даже плакали. У нас не было времени на раздумья. Думать сложно и тяжело. Мы гнали от себя любые мысли». Закар спасся, смешавшись с другими заключенными, когда Красная Армия подходила к Аушвицу в январе 1945 года.
