Веселое застолье продолжалось далеко за полночь. Мне казалось, что все это происходит в последний раз, и мое будущее в большом тумане. Тосты следовали один за другим, и я был уже настолько «хорош», что, выйдя подышать в тихой ночи на высокое крыльцо, оперся на перила и полетел головой вниз. Мягкая земля клумбы оказалась спасительной, но шея еще долго болела. Это был сигнал заканчивать проводы.
Как я попал домой, как утром добрался с рюкзаком, приготовленным заранее, до института — помню плохо: Самочувствие было наисквернейшее. Но ясно помню, что мы под командованием нашего подполковника погрузились в теплушку — небольшой двухосный товарный вагон образца 1910 года. Тогда перевозки солдат в таких вагонах были нормой. Посередине вагона с обеих сторон большие сдвижные двери. А спереди и сзади — трехэтажные нары для сна и отдыха. Вся наша группа студентов в штатской своей одежде с рюкзаками и чемоданами разместилась в этой теплушке. Очень хотелось спать, и мы с удовольствием под стук колес растянулись на досках нар, покрытых сеном. Куда нас везут — большой секрет. Только потом наш подполковник сообщил: город Вольск Саратовской области.
Всем очень хотелось пить, и на полу посреди вагона стояло ведро с водой, к которому была привязана кружка. Уже в конце ночи наш товарный вагон загнали в какой-то тупик и должны были прицепить к другому составу. Машинист маневрового паровоза, не предполагая, что в одиноко стоящем товарняке могут находиться люди, сходу так шарахнул нашу теплушку, что все мальчишки, лежавшие с краю на одной половине трехэтажных нар, как горох посыпались вниз, на пол вагона. Мне «повезло» больше: с третьего этажа нар я мягким местом угодил в наше питьевое ведро и погнул его. Наш подполковник в военной форме побежал к машинисту, махал кулаками и что-то орал.
Утром на какой-то большой товарной станции, где параллельно стояли несколько составов, меня послали за водой с немного выправленным ведром. Мой путь к станции пролегал под вагонами составов. Пока я расспросил на станции, где вода, пока ждал своей очереди, пока наполнял свое ведро — время шло, и я с опаской поглядывал на стоящие составы, в любую секунду каждый из них мог тронуться. С полным ведром воды я очень торопился, пролезая под каждым составом, и когда, как мне казалось, до моего состава осталось пролезть только под двумя, он тронулся. Ведро было очень тяжелым. Я пролез с ним еще под одним составом, но потом понял — не успею. И я вылил ведро и бросился с пустым ведром под последний состав, но «мой» уже набрал приличную скорость. Проходили товарные вагоны без ступенек, и я стоял с пустым ведром и прикидывал, как бы зацепиться за подножку последнего вагона, но она пронеслась мимо меня уже с такой скоростью, что кинуться на нее я не мог. А когда прогромыхал последний вагон и я поднял отяжелевшие веки, то увидел, что за освободившимися рельсами стоит наш состав с нашей теплушкой и нашими ребятами возле нее. А воды в ведре уже не было.
В школу младших авиационных специалистов (ШМАС) Военно-Воздушных Сил, расположенную на высоком берегу Волги в 12 километрах от городка Вольск, мы прибыли к вечеру и сразу были отправлены в солдатскую баню. Выстиранная и выглаженная бывшая в употреблении солдатская форма сделала нас всех сразу одинаковыми.
Лето 1951 года выдалось жарким. А здесь, под Саратовом, заволжские степи раскалились до предела. Но нам выдали зимнее солдатское нижнее белье: кальсоны и рубаха из плотной и тяжелой хлопчатобумажной ткани. Ночью в казарме дежурный сержант из местных сдергивал с нас простыни, и если обнаруживал подмену кальсон на домашние трусы, то давал три наряда вне очереди. Наличие белой рубахи под гимнастеркой в течение дня было также обязательным. Мой личный гардероб дополнялся тяжеленными кирзовыми сапогами 42-го размера вместо моего 38-го. Чтобы не стереть ноги, мне пришлось навернуть две пары портянок. Наши вожделенные взгляды на прохладные воды могучей Волги были пресечены сообщением: «Приближаться к берегу реки запрещено. Холера!» На всех занятиях в течение дня воротничок гимнастерки должен быть застегнут на все пуговицы.
Солдатская еда, меню которой в ШМАС было с годами отработано на новобранцах, была для нас, московских студентов, серьезным испытанием. Тем более что за длинным общим столом нашлись шутники, громко сообщавшие страшные новости с кухни. Вроде той, что макароны, которые нам подали, были извлечены из желудка умершего вчера солдата. Во время еды кто-то вскакивал и, зажав рот рукой, бежал в туалет. Некоторые к еде в первые дни не прикасались.
Жара и плохое питание обессилили нас. А тут команда: марш-бросок на 12 километров в город Вольск. Расстегнуть две верхние пуговицы гимнастерки запрещено. Поясные ремни затянуты. Ну а мои сапоги… казались мне двумя гирями на ногах. И все же мы одолели это испытание.
В Вольске, который славился своим пивом и секретными испытательными центрами боевых отравляющих веществ, мы прибежали на военный склад. После часового отдыха в тени деревьев и полной экипировки мы зашагали в обратный путь. Теперь о пробежках и речи быть не могло. Каждый из нас был увешан противогазом, карабином и скатанной шинелью. Кроме этого, по очереди надо было вдвоем нести тяжелый ручной пулемет Дегтярева или ящике патронами и взрывпакетами. Силы оставляли нас, но мы шли и несли. Воды не было, и мы только облизывали пересохшие губы. Последние метры я шел, как в тумане. Мы опустили нашу амуницию на землю, и все потянулись к умывальнику пить. Я помню, что сделал несколько глотков столь желанной воды и… очнулся вечером в палате военного госпиталя в Вольске. Рядом со мной лежали еще трое наших ребят. Они-то мне и поведали, что у нас всех был «тепловой удар», что воду пить нельзя было. Нас продержали еще весь следующий день, а к вечеру привезли на грузовике обратно к нашим казармам. Начальство встретило нас с улыбкой: «Ну что, слабаки, очухались? Идите на ужин».
Наши домашние рюкзаки и чемоданы были заперты на складе, и только раз в день в течение часа, с 5 до 6 вечера, мы имели к ним доступ. Моя мама положила мне большую пачку овсяного круглого печенья. Как я ждал этого часа! Я доставал из пачки одну печенинку и с таким наслаждением ел. В ней было все: и сладость, и тепло дома, и чувство защищенности.
Ближе к концу нашего первого месячного сбора, когда мы совсем уже изнывали от жары и духоты, вдруг полил сильный дождь. На плацу, где мы в это время занимались, мгновенно образовались большие лужи. И, не сговариваясь, как по команде, мы упали в эти лужи и лежали, блаженно улыбаясь.
Среди нашей группы было несколько студентов — участников войны. Их сразу назначили командирами отделений, и они носили ефрейторские погоны. В последний день мы им сдавали наши карабины. После придирчивого осмотра ствола моего карабина последовала команда: «Перечистить!»
В день отъезда домой нас привезли на грузовиках на вокзал Саратова, откуда нам предстояло уже ехать пассажирским поездом. Поезд на Москву уходил вечером, и мы болтались по городу, предвкушая скорый отъезд домой.
Когда же мы появились на вокзале, то узнали новость — только половина студентов отъезжает сегодня. Остальные завтра вечерним поездом. Билетов на всех не хватило. Еще была надежда, что я попаду в первую группу. Но не повезло, остался во второй. Это означало, что надо болтаться где хочешь целые сутки и только завтра вечером сесть в поезд. Я был удручен, невыносимо хотелось домой к маме, папе и сестренке. Но ничего поделать было нельзя.
