София рассеянно улыбалась, ища глазами единственного человека.
– Где дядя Шадрак?
– Я тебя к нему провожу, милочка, – взяла ее под руку Каликста. – Он на нижней палубе отдыхает.
Мартин положил ей на плечо ладонь, крепко сжал:
– Как здорово, что ты снова с нами, София!
На болдевеле был винтовой трап, выводивший в длинный коридор. Стены покрывал плющ, усеянный светлыми цветами. Следуя за Каликстой, София вошла в обширную спальню. В иллюминаторы лился солнечный свет, падавший прямо на постель, из трещин между половицами росли лютики. В расшитом кресле у постели несла вахту Бабуля Перл. При виде племянницы Шадрак приподнялся на подушках:
– София!..
– Дядя Шадрак! – Она бросилась к нему. – Что с тобой?
Отстранившись, девочка стала придирчиво разглядывать его. Что с ним, почему он в постели?
Он улыбнулся, пригладил ей волосы и заложил их за уши, чтобы лучше видеть лицо Софии.
– Ты-то как?
– Хорошо! Сколько всего случилось, ты не поверишь!
Он рассмеялся:
– Ну и прекрасно. Давай подсаживайся к Бабуле Перл и рассказывай все подробно, потому что я еще некоторое время здесь проваляюсь…
Откинув одеяло, он показал ей правую ногу в повязках.
– Да что произошло? – испугалась София.
– Бандитская пуля, – вздохнул Шадрак. – Достала еще под землей. Ох, начинаю я понимать, почему в Нохтланде так не любят металл…
София смотрела на его раненую ногу.
– Насколько это серьезно?
– Да ничего особенного, – заверил ее Шадрак и расправил одеяло. – Наша Бабуля Перл, как выяснилось, не только прорицательница, великолепная рассказчица и так далее, но и превосходная лекарка.
– У него крепкие кости и отличное сердце, – улыбнулась старая женщина. – А твое возвращение придаст ему силы, необходимые для скорейшего выздоровления!
– Как же здорово, что вы с нами! – обняла ее благодарно София.
– А я-то до чего рада снова слышать твой голосок, деточка, – отозвалась Бабуля Перл. – Ты, как я понимаю, столько дел переделала… не помешало бы выпить глоточек воды и пожевать что-нибудь. Да и отдохнуть тоже.
– Полагаю, – вставила Каликста, – наша София ледники остановила, ни больше ни меньше. И все сама!
– Да я не…
Бабуля Перл обняла девочку.
– Сама или с чьей-то помощью, какая разница, – сказала она. – Морозный воздух отступил, лед тает… и это главное. У нас снова попутный ветер в парусах, разве не чувствуешь?
София подошла к открытому иллюминатору. Высунувшись, она увидела холодную воду внизу, Нохтланд вдали и синие небеса над головой. Она слышала, как шуршали на ветру лиственные паруса болдевелы. На палубе раздавались голоса Барра и команды…
А еще издалека доносился звук, от которого у нее сердце стукнуло невпопад. Неразборчивый ропот, подобный тонкому завыванию множества тревожных сирен…
София втянула голову обратно в каюту.
– Ну да, – сказала она, – ветер попутный. А что это за звук вдалеке?
– Это лакримы, деточка, – был ответ. – Боюсь, с некоторых пор их стало куда больше на свете, чем было раньше…
39. Пустой город
2 июля 1891 года, 12 часов 31 минута
Лунная улыбка – способ сокрытия истинных чувств, непроницаемый вид. Принято считать, что у луны есть лицо, лишенное определенных черт. Поэтому с нею сравнивают всякого, кто прячет свои чувства за ложным весельем.
Вересса Метль. Пустоши. Толковый словарь
Ледники отступили до берегов озера Сицекпан и остановились, упершись в землю и заняв глухую оборону против солнечного тепла. Передовая эпоха не собиралась сдавать позиции. Хватка ледников крепла, гладкие грани сверкали всего в трех милях от Нохтланда. Так были перекроены границы эпох.
Передовая эпоха, обширная и безлюдная, простиралась от южных пригородов Нохтланда до южного края материка. Поздняя Патагония прекратила свое существование, и с нею – бóльшая часть юга Пустошей. На границе эпох лежали покинутыми три разных города, их улицы были опустошены катастрофой и бегством населения. Под землей медленно цепенел обросший кристаллами город, лишь башни все так же мерцали в сиянии посаженных ботаником деревьев. На поверхности льда стоял самый северный город Передовой эпохи; пустые здания окружали развалины пирамиды, словно молчаливые плакальщики. И в самом Нохтланде некогда шумные улицы как-то странно притихли…
Тысячи и тысячи людей бежали прочь, спасаясь от наступающих ледников. Они продолжали двигаться на север еще несколько недель, пока не распространились слухи о том, что все изменилось. Получив добрую весть, некоторые беженцы остановились, разбивая лагерь прямо на месте. Опускали наземь поклажу, распрягали лошадей, устраивались на небольшой отдых… Отдых постепенно затягивался, многие со временем попросту наладили свое житье-бытье там, где пришлось. Так и вышло, что от Нохтланда на север неровной цепочкой начали расти городки.
Но не все сумели так легко поверить, что льды прекратили атаку. Самые опасливые дотащились со своими пожитками до северной границы Пустошей. Там, оказавшись среди людей, никогда не слыхавших ни о каких ледниках, они с облегчением сгрузили с плеч тюки и постарались как можно скорее забыть о катастрофе, согнавшей их с насиженных мест.
К сожалению, иные потеряли не только дом и хозяйство… Лакримы – по природе своей одиночки, поэтому сперва создалось впечатление, будто тысячи этих несчастных, порожденных Передовой эпохой, куда-то подевались, едва выйдя на свет. Однако они не исчезли. Многие, жившие в Кселе и продвинутых городах Поздней Патагонии, бродили теперь по чуждым краям – безликие, избегающие людей, они, словно призраки, рыскали по окраинам, вдоль дорог, что вели из Пустошей на Новый Запад…
Кое-кому на борту болдевелы, подходившей к Нохтланду, судьба лакрим была вовсе не безразлична. Послушно съев и выпив все, что предложила ей Бабуля Перл, София прислушивалась к далекому завыванию. Она думала о Бланке…
Итак, Шадрак был найден, Нохтланд – спасен. Их с дядей ждал Новый Запад. Тем не менее София чувствовала лишь печаль и тревогу. Быть может, вопль Бланки спас ей жизнь, заставив вовремя выскочить из пирамиды… Забыть его София никак не могла. Ей даже не хотелось изучать карту, унесенную из Зала. Передав маленькую пирамиду Шадраку, девочка уселась в изножье его постели и стала разглаживать в руках шелковый шарф, некогда служивший Бланке вуалью. Перебирая пальцами тонкую ткань, София думала о шрамах, прятавшихся под нею. Она хорошо помнила: чем больше она смотрела на них, тем меньше они пугали ее. Когда Бланка говорила, они двигались. Они отражали ее мысли и чувства не хуже, чем носы, рты и глаза обычных людей. Было даже нечто прекрасное в том, как эти рубцы передавали холодное достоинство и непреклонную волю, таившуюся за ними…
