Долговязый глубоко вдохнул, чуть выдохнул, прицелился и почти сразу выстрелил, следом полетели еще два гарпуна. На все три выстрела ушло не больше шести секунд. На мой взгляд, все произошло слишком быстро. Я хотел посмотреть в трубу, но Долговязый меня остановил.
– Успеешь. Лучше послушай меня, – он вернул мне оружие. – Есть одно прямо-таки волшебное упражнение при «работе над выстрелом».
Он достал из кармана обычный болт с шестигранной головкой и попросил меня поднять карабин. Как только ствол принял горизонтальное положение, Долговязый поставил болт на ровную площадку за мушкой.
– Не урони, – усмехнулся он. – Твоя задача состоит в том, чтобы не уронить этот болт, когда тянешь спусковой крючок. Вынимай кассету.
Я с интересом разрядил карабин. Болт был снова водружен мне на ствол, и я с большим трудом удерживал его от падения.
– Тяни за спуск.
Мне пришлось тянуть очень плавно, поскольку каждый рывок вызывал опасное подрагивание ствола. Когда щелкнул спусковой механизм, болт все же сорвался и стукнулся об пол.
– Тренироваться надо, – усмехнулся Долговязый.
– Да это невозможно! – вспылил я. – Что ты мне лапшу на уши вешаешь?
Он спокойно взял у меня карабин и с грациозностью балетного танцора упер приклад в плечо.
– Ставь болт, – выдохнул он.
Я поставил. Долговязый потянул спуск, и уже через секунду звякнуло спусковое устройство. Болт не шелохнулся, словно я намазал его клеем, прежде чем ставить. Мне трудно было поверить своим глазам, особенно когда Долговязый щелкнул еще дважды, а потом еще и еще. Только на десятом щелчке болт покачнулся и грохнулся на пол.
– Тебе бы тоже было неплохо этому научиться, – усмехнулся отставник, возвращая мне карабин. – Без этого пускать гарпуны в мишень совершенно бессмысленно. Только достигнув полного контроля над оружием в момент выстрела ты сможешь контролировать полет гарпуна. Это все.
Он повернулся и вышел, слегка пошатываясь под действием спиртовых паров. Я не выдержал и рванул к мишеням. Можно было посмотреть в трубу, но мне хотелось оценить попадания невооруженным глазом, без всякой оптики. Честно говоря, я не особенно удивился, когда увидел, что два гарпуна пробили отверстия в самом центре мишени, а третий чуть в стороне, образовав вершины скособоченного треугольника. Это было высшим классом стрельбы, который мне приходилось видеть, но я уже ожидал подобного результата. Потому что Долговязый стрелял красиво.
Я и раньше замечал, что всякий талант заразен. В детстве я долго наблюдал за незнакомой художницей, которая, установив этюдник на берегу океана, создавала красками новые, не существовавшие до нее миры. Она, словно не замечая меня, стояла у кромки прибоя, но рисовала совсем не прибой. Из ярких пятен, мазок за мазком, на полотне проявлялась выжженная солнцем пустыня, по которой бегут пауки выдранных ветром колючек. Казалось бы что? Пустыня ну и пустыня. Но главное было не в изображении, а в том ощущении, которое нес рисунок. Меня поразило то, что главного, о чем хотела сказать своей работой художница, на картине как раз и не было. Оно все осталось за кадром! Я видел только пустыню, но был уверен, что это не просто пустыня, а высохший океан. Об этом говорили трещины на красной земле и едва заметный в углу полотна обломок ракушки. Дальше начинала работать фантазия, и я представлял, что неподалеку медленно разрушается город, убитый распухшим Солнцем, а еще дальше чернеет крут спекшегося грунта на месте старта фотонного корабля. Он унес людей на поиски нового мира, и после долгих скитаний космические странники выбрали планету, сплошь покрытую океаном. Лишь по экватору ее опоясывает ожерелье райских коралловых островов.
И я понял, почему художница рисовала пустыню именно у кромки прибоя. Не пустыню она рисовала, а этот самый берег в столь отдаленном будущем, какое я даже представить себе не мог. В одном полотне она соединила три океана – теперешний, будущий и океан далекой планеты. Это была картина не про пустыню, а про все океаны, какие только есть во Вселенной.
Придя домой, я сразу взялся за цветные карандаши. Я хотел вложить в нарисованное больше, чем умещалось на альбомном листе, но у меня не получилось изобразить даже то, что я видел. Неродившееся творение во всех деталях стояло перед моим мысленным взором, но неумелые пальцы и дешевые карандаши не желали воспроизводить это великолепие на бумаге.
Примерно то же я ощутил и теперь, глядя в пустой дверной проем, в котором скрылся Долговязый. Мне страстно хотелось повторить то, что он сделал, или хотя бы приобщиться к той науке, которую он попытался мне преподать. Я думал было вставить кассету и начать стрелять, стрелять до отупения, до изнеможения, пока гарпуны не станут ложиться точно в цель. Но, вспомнив опыт со своим детским рисунком, я не мог решиться. И тут мой взгляд зацепился за болт, лежащий на полу. Может, я и с рисунком тогда поспешил? Может, надо было для начала рисовать линии и кружочки, над какими корпели чистюли в художественной студии?
Я поднял карабин и поставил болт на конец ствола. Надо хоть раз в жизни попробовать сделать что-то последовательно. Хотя нет, слово «надо» не очень подходило к моим ощущениям. Я желал это сделать. Сам. Хотелось пройти тем же путем, какой преодолел Долговязый, до совершенства. Мне вдруг показалось, что именно этот путь и определяет талант.
Час я щелкал спусковым механизмом, пытаясь работать пальцем и так, и эдак, но болт падал и падал, доводя меня порой до бешенства. Сначала я пытался уловить ритм покачивания и дернуть палец в момент наибольшей устойчивости болта – не помогало. Затем я попробовал дергать как можно быстрее, чтобы болт не успел свалиться. Напрасно. Под конец вспомнил все стрелковые наставления и попытался тянуть спуск плавно и медленно – тоже не вышло. Болт падал, словно его гравитационная масса перестала соответствовать инерционной.
В разгар тренировки я услышал громкие шаги за спиной. Это могла быть только Молчунья – звуки для нее не имели значения, поэтому она о них не думала и топала, как хотела.
«Ты занят?» – спросила она, заметив, что я обернулся.
«Уже нет». – Я был доволен, что она меня оторвала, иначе я бы окончательно зациклился на этом болте.
«Пойдем на берег?»
Сердце у меня в груди сладко вздрогнуло и начало набирать обороты.
«Конечно», – улыбнулся я.
Она подступила ко мне вплотную, поднялась на носки и коснулась языком мочки моего уха. Ощущение от прикосновения напоминало одновременно порыв урагана и удар молнии. Еще я почувствовал, какое жаркое у Молчуньи дыхание.
«Надо сдать карабин», – шевельнул я пальцами.
«Да, – она отстранилась и потянула меня за руку. – Идем на воздух».
Горечь
Выбравшись из тира, мы с Молчуньей решили зайти на камбуз, а потом отправиться на дальний мыс, в дюны, где с гарантией можно спрятаться от посторонних взглядов. На ужине будет шумно и людно, а я уже подстроился к состоянию подруги – к состоянию приятной обволакивающей тишины. В этот вечер я мог обойтись без шумной компании, но заморить червячка все же требовалось, поэтому после короткого обсуждения мы зашли на камбуз и попросили хлебореза выдать нам бутерброды с остывшей жареной рыбой.
