Пожалуй, самую поэтически глубокую и удовлетворительную философскую концепцию математики создали арабы примерно в VIII в. Согласно их точке зрения, понять математику – значит понять замысел Бога. (Спустя тысячу лет такую же мысль высказал Ньютон.) Отсутствие творящего Бога в мире эволюции предполагало его отсутствие и в математике. Но если это так, то где тогда на самом деле существует математика? Существует ли она в мире или же только в умах математиков? Или это наш способ восприятия мира, наше наложение на недифференцированный поток нашего опыта? Или же 2+2=4 верно и тогда, когда нет человеческого ума, способного это понять? В каком смысле математика верна, если нет такой вещи, как числа? И «ждут» ли математические истины, когда мы их откроем, или же это мы сами создаем их из простейших аксиом и определений, которые опять-таки сотворили мы сами? Философы и математики до сих пор спорят по этому поводу.
Во многих отношениях бедственное положение математики стало символом положения любого знания в новой эволюционной эре. Ничто больше не имело внешней божественной гарантии. Ничто уже не будет таким, как прежде, в этом дивном новом научном мире
[8]
. Додарвиновский способ мышления оказался разрушенным: философия Шопенгауэра, возможно, была единственной, которая благодаря учению Дарвина стала только глубже.
Я вполне могу представить себе, что внутри меня действует некая воля, воля к выживанию, которая пронизывает собой все мои действия даже тогда, когда я об этом не думаю. Но когда я смотрю на весь мир с точки зрения дарвиновского принципа «выживает сильнейший», то у меня появляется возможность понять, что моя индивидуальная воля – это частичное проявление некой вселенской воли. Причем это не просто некое коллективное бессознательное. Некоторые из учеников Шопенгауэра схватились за Дарвина как за подтверждение верности философских взглядов своего учителя.
Увы, этот аргумент зиждется на неверной интерпретации дарвиновской мысли (равно как и мысли самого Шопенгауэра). Фраза «выживает сильнейший» отнюдь не предполагает действия какой бы то ни было воли, как в самой возвышенной, так и, наоборот, в самой низменной форме. Знаменитая максима Дарвина лишь описывает то, что имеет место. Но она не описывает никаких стоящих за этим сил. Напротив, его описание того, как происходит эволюция, является полной противоположностью любой такой воле. Дарвин воспринимает адаптацию (приспособление) как средство выживания. Слиться с окружающей средой, приспособиться к обстоятельствам, уступить, пригнуться на ветру – вот самые эффективные эволюционные методы, а отнюдь не утверждение своих прав, подавление остальных, привлечение к себе внимания. Если и есть некий предлежащий принцип, который описывает нам, как «устроена» Вселенная, то воля Шопенгауэра явно не подходит на эту роль. За исключением разве что одного важного аспекта – крайнего безразличия к человечеству, какое демонстрирует Вселенная. Здесь Дарвин подтвердил правоту Шопенгауэра, который рассматривал безразличие как зло, потому что безразличие разрушает человеческое благо, поскольку не принимает в расчет человеческую мораль. Воля, безусловно, холодна, бездушна, бесчеловечна, но по сути своей нейтральна с точки зрения морали. Добро и зло (мотив и действие) принадлежат, по мнению Шопенгауэра, физическому миру. Тот факт, что он часто называет волю злом, противоречит его же собственным аргументам. Впрочем, философ отдавал себе отчет в своей непоследовательности и предположил, что воля зла лишь в том смысле, что мы воспринимаем ее таковой.
Философ подчеркивал, что единственный доступный нам способ познать волю – через внутреннее осознание ее роли в нашей собственной жизни. Но если мы можем познать волю лишь путем интроспекции, то, строго говоря, мы не можем утверждать, что понимаем ее центральную (движущую) роль в мире феноменов. Нашему пониманию доступна лишь крошечная частица воли посреди всеобъемлющего мира одного крошечного аспекта феноменов. Это есть не что иное, как солипсизм – ситуация, в которой существую лишь я один. Ничто другое не реально – лишь мое внутреннее осознание воли и мой опыт в мире феноменов.
С трудностью солипсизма сталкивались все философские учения – это такой философский тупик, из которого невозможно вести какие-либо споры. В самом жестком смысле из капкана этого одиночества никак нельзя вырваться. Философия Шопенгауэра не исключение. Тем не менее его аргументация звучит довольно убедительно. Да, я неспособен доказать, что другие имеют свое собственное независимое существование (а значит, и частицы воли) или же что они воспринимают мир так же, как и я. Но мне ничто не мешает допустить, что это так. Мой опыт и та последовательность, с какой они реагируют на меня, дают мне право предположить, что я имею дело с такими же существами, как и я сам.
Приложив мыслительные усилия, мы способны свести себя к состоянию солипсизма, как это произошло с героем Беккета
[9]
, – что, кстати, может оказаться весьма полезно с философской точки зрения. Ведь как мало нам, в сущности, известно о мире и нашем месте в нем! Увы, здравый смысл вскоре возвращает нас в так называемый разумный мир наших собратьев по разуму.
Ну хорошо. Пока с этим можно согласиться. Но Шопенгауэр распространяет этот вывод от нашей интроспекции воли к воле всеобъемлющей. Как мы уже видели, такие понятия, как «бессознательное» и «эволюция», придают его доводам некий вес. Беда в другом. Эти понятия не были доступны Шопенгауэру, когда он создавал свою философию, и, как результат, его ограниченный, чисто философский аргумент звучит не столь убедительно. Как ни странно, здесь его редкий дар предвидения превзошел его способность объяснить то, что он считал верным. Интуиция взяла вверх над анализом. Читатель убежден, но скорее на поэтическом, а не на философском уровне. Это же верно и в отношении тех его современников, которые на ура принимали философию Шопенгауэра в последние годы его славы. Он обнаружил поэтическую истину, она получила и весомую психологическую поддержку, однако разумное ее доказательство осталось грядущим векам.
Так или иначе, но Шопенгауэр продолжает возводить свою философию на центральном понятии воли, которая наполняет собой все сущее. Воля видится как зло или, по крайней мере, как сила, равнодушная к судьбам человечества, и в этом качестве является источником страдания в мире. Таким образом, мир есть зло по своей природе или же он просто равнодушен к нам. Это юдоль нескончаемых страданий, освещаемая время от времени вспышками ужаса. Здесь человеконенавистнические взгляды Шопенгауэра проявляются во всей своей глубине. Не случайно он вошел в историю как «философ пессимизма». Его видение мира можно назвать изощренным и отстраненным (нередко выраженным в весьма остроумной форме). Его длинные пассажи посвящены глупости человеческого поведения. Со свойственной ему зоркостью философ разоблачает лицемерие и эгоизм, которые лежат в основе почти всей человеческой деятельности. Все эти вещи (а таковы они все) есть не что иное, как проявление воли, которая движет этим миром.
