И так до бесконечности: хорошо/плохо, добро/зло, общее/конкретное, разум/тело, женское/мужское – именно так мы классифицируем наш опыт для того, чтобы его осмыслить. Единственное очевидное возражение к этому методу состоит в том, что значение одного термина зависит от значения другого. Иными словами, процесс имеет циклический характер: он, скорее, относится к самому себе, нежели к тому, что он якобы пытается описать.
Деррида видел в этом главный дефект таких законов и систем их доказательств. Они зиждились на скрытых метафизических допущениях того, что они якобы описывали некую истинную реальность и что эта реальность обладала логичностью. Система логических доказательств также была укоренена в реальности. Такое утверждение не только предполагало наличие истинной реальности – в «наличии» абсолютной истины, но и то, что эта реальность была логична. Таким образом, само понятие абсолютной истины, которое противоречило бы законам логики, было, по определению, невозможно.
Сознание, наше интуитивное видение мира, лежит вне логики. Оно интуитивно не фиксирует «присутствие» абсолютной истины. Мы познаем самих себя и окружающий мир через сознание и через «зеркало языка». Они являются основой нашего знания и делают его возможным. И все же этот процесс, протекающий за гранью разума и логики, фактически исключен из процесса, посредством которого мы получаем знание, – логики, рассуждений и так далее. Различия, которые порождают в языке смыслы, логика трансформирует в отличительные особенности, идентичности, истины. Для Дерриды это противоречие неизбежно подрывает «истинность» знания.
По его мнению, наше знание окружающего мира, основанное на идентичности, логике и истинности, произрастет из апории. Это результат внутреннего противоречия. В очередной раз можно указать на то, что здесь Деррида противоречит самому себе. Если наличие какого-либо противоречия делает несостоятельным наше логическое знание, то использование логики в доводах Дерриды в равной степени разрушительно.
Хотя аргументация Дерриды, так сказать, стреляет в собственную ногу, сам по себе этот довод отнюдь не нов. Еще до Юма ирландский философ-эмпирик Беркли сумел «доказать» ложность математики – к своему вящему удовлетворению – с помощью ее самой. В частности, он указал на ряд противоречий, которые можно исправить введением в систему, на первый взгляд состоящую исключительно из жестких истин, неких произвольных правил.
Таким образом, математика переставала быть логически неуязвимой. Например:
12 × 0=0
13 × 0=0
Следовательно: 12 × 0 = 13 × 0
Разделите обе стороны на ноль.
Следовательно: 12 = 13
Согласно Беркли, эта аномалия устраняется лишь введением произвольного правила: мы можем умножать на ноль, но не делить на него. Что еще опаснее, Беркли указал на логическую уязвимость исчислений Ньютона. «Бесконечно малые величины», которыми оперировал Ньютон, или существовали, или нет. Он же в своих исчислениях переключался с одного утверждения на другое.
Хотя сам Беркли в своей аргументации постоянно опирался на закон исключенного третьего, он продолжал «опровергать» и его (разумеется, прибегая к логике). Подобное разоблачение точности и достоверности математики, а значит, и любого «достоверного» знания достигло своего пика примерно в то время, когда родился Деррида.
В 1931 г. австрийскому математику Гёделю удалось доказать – опять-таки математически-логическим методом, – что математика никоим образом не может быть точной. Любая жесткая логическая система, такая как математика, обязана включать в себя некие положения, которые невозможно ни доказать, ни опровергнуть посредством базовых аксиом, на которых зиждется эта система.
Математике это нанесло куда больший ущерб, нежели все, что позднее сказал Деррида, ибо это значило, что математика сама была способна породить математические противоречия. (Что также обрушило закон исключенного третьего. Внутри системы такие положения невозможно было признать ни истинными, ни ложными.)
Как мы видим, Деррида хотел пойти на шаг дальше, объявив недействительным весь процесс логических доказательств. И, хотя философ сам отказывался это признать, он достиг своего при помощи логических доводов. То принципиально новое, что Деррида добавляет к 250-летней давности доводам Беркли и Юма, или «окончательному» доводу Гёделя, представляется спорным. Иногда можно услышать, что-де различие между интуицией и рациональной мыслью уходит в прошлое на две тысячи лет, к первым философам Древней Греции. Деррида же пытался доказать, что интуиция и разум просто несочетаемы, по крайней мере друг с другом. Или же такое сочетание не порождает точность и достоверность, на которые претендует.
Математика и точные науки сумели пережить Беркли и Юма, и даже после Гёделя существовали и дальше. Скептические взгляды Дерриды сказались на них в той же степени.
Но что же из этого следует? То, что математика не вполне точна, как предполагалось, вызвало растерянность и нанесло нешуточный удар по гордости этой науки. Иное дело – науки естественные. Скажем так, они всегда прекрасно об этом знали.
Или, по крайней мере, догадывались еще со времен Галилея. Научные теории выдвигаются, затем уточняются (или же целиком отметаются), если вступают в противоречие с реальностью (экспериментальными данными).
Научная истина не является абсолютной или же вот уже несколько столетий не рассматривается учеными в качестве таковой. Галилея подправил Ньютон. Место Ньютона затем занял Эйнштейн. Наука – это истина, которая работает, а не истина, которая установлена раз и навсегда. То же самое, хотя и в меньшей степени, может быть сказано о любом человеческом знании.
Деррида утверждает, что здесь мы упускаем один момент. Для большинства из нас «присутствие» некой абсолютной истины наличествует в нашем отношении к знанию. Такой довод не выдерживает критики. Как в естественных науках, так и в куда более зыбкой области, как история. В том, что касается исторических фактов – например, Холокоста, – мы ведем себя так, как будто ощущаем это «присутствие».
Мы считаем это событие имевшим место благодаря тем или иным свидетельствам, которые по своей природе открыты для толкований, изменений или даже опровержений. Мы воспринимаем Холокост научно достоверным событием, но отнюдь не абсолютно достоверным. Но здесь цель Дерриды отнюдь не сводится к ниспровержению и отрицанию. Его главная цель состоит в том, чтобы включить те самые элементы, которые логика и ясность стремились исключить из потока нашей интуиции.
При низведении нашего опыта к такому знанию мы исключаем все богатство нашего опыта. Впрочем, это утверждение тоже не блещет оригинальностью. Знание абстрактно, мы «извлекаем» его из нашего опыта. Оригинальное значение латинского корня «абстракт» – «вытягивать, вытаскивать, извлекать». Другими словами, мы так или иначе сужаем целое.
Процесс этот был инициирован в человеческом опыте не для того, чтобы отыскать какую-то абсолютную истину, а ради выживания, чтобы воспользоваться опытом, обрести власть над окружающим миром. Он был техническим, научным – предшествующим более поздним притязаниям на «абсолютную истину».
