Влиятельную силу в Тоскане представляла пребывающая в тени трона мать Фердинандо II Маддалена. Особое внимание она уделяла чистоте нравов, и такое распределение обязанностей великого герцога вполне устраивало. Правда, вскоре после рождения внука, названного при крещении Козимо, вдовствующая великая герцогиня Маддалена предстала перед сыном с длинным списком гомосексуалистов, занимающих высшие административные посты в великом герцогстве, и призвала его к ответу: какие меры собираетесь предпринять, ваше высочество? Фердинандо II взял список, молча прочитал его и добавил в него свое имя. Маддалену это не смутило, она заметила лишь, что герцог сделал это, чтобы спасти грешников от заслуженного наказания. А что это за наказание, поинтересовался Фердинандо II. Костер, ответила мать. Тогда Фердинандо II смял лист бумаги, швырнул его в огонь и сказал: «Ну вот, ваше повеление уже выполнено».
Показательный анекдот — хотя бы тем, что за внешним добродушием герцога угадывается растущая решимость. Но важнее, пожалуй, — намек на господствующий во Флоренции моральный климат. Несмотря на то что при великих герцогах нравы в городе сделались проще и свободнее, у многих это вызвало недовольство; те силы, что привели к возвышению Савонаролы и Республики Христа, могли в любой момент вновь собраться под знамена.
Подобно многим Медичи — своим предшественникам, Фердинандо II любил устраивать для народа разного рода зрелища. Флоренция, как и прежде, гордилась своими художественными завоеваниями, но день сегодняшний был лишь бледной тенью великой эпохи; мир и преуспеяние, казалось, бессильны были породить гениев, каких вдохновляли времена непокоя и насилия. Даже прославленный вкус, каким всегда отличалась Флоренция, и тот пошатнулся — неопределенность обостряла его, а стабильность нуждалась лишь в развлечениях и сладостных воспоминаниях о «старых добрых временах». Это, пожалуй, лучше всего видно на примере самого популярного художника той поры Луки Джордано. В кои-то веки любимцем Флоренции стал даже не флорентиец. Джордано родился в Неаполе, и талант его был талантом копииста. Как пирожки, пек он подражания картинам Микеланджело, Рафаэля и других великих творцов Возрождения. Остались позади дни, когда Флоренция была законодательницей моды, теперь центры искусств рассеялись по всей Европе — Рим, Париж, Амстердам. Высокий Ренессанс, которому столь усердно подражал Джордано, стал достоянием истории, и все же флорентийцы предпочитали его подделки-анахронизмы господствующему в Европе стилю барокко.
Говорят, этот стиль, с его мелодраматизмом, склонностью к пафосу, любовью к избыточности, эмоционально чужд флорентийскому вкусу, предпочитающему четкость линий и классические формы. Но это весьма спорно. Ведь именно Флоренция породила и полюбила Микеланджело, чьи творения, исполненные драматического напряжения и муки, на самом деле торят путь барокко с его избыточностью. Флорентийский вкус развивался от Мазаччо к Боттичелли и, далее, к Микеланджело; но сейчас он, этот славный вкус, пошатнулся. И именно этим, а не какими-то изъянами барочного стиля объясняется неспособность города удержаться на волне художественного прогресса.
Тем не менее вовсе не все флорентийское искусство этого периода отличается вторичностью. Кардинал Джанкарло де Медичи, младший брат Фердинандо II, делал заказы неаполитанскому живописцу и поэту Сальватору Розе, чей значительный талант так и не нашел полного воплощения.
В противоположность запоздавшему Луке Джордано Роза как художник опередил свое время. Иные из его стихов, а также пейзажей и портретов безошибочно воспринимаются ныне как отдаленное предчувствие ненаступившей эпохи романтизма. На «Автопортрете философа» с его суровыми, мрачными красками художник сделал такую надпись:
Aut tace
Aut loquerre meliora
Silentio.
(Молчи,
а если говоришь, то
пусть слова будут
лучше молчания.)
К сожалению, сам Роза не всегда был верен этому призыву, сочиняя, в угоду массовому вкусу, слабенькие сатирические пьесы либо рисуя батальные сюжеты. Подобно времени и месту, когда и где он жил, Роза был не уверен в себе; как художник он хватался буквально за все, даже комические роли на сцене исполнял. Лишь небольшая часть его наследия сохраняет значение, но говорит куда больше, чем молчание его второстепенных работ и отсутствие художественного вкуса, что ощущалось во Флоренции его времен.
Другой брат Фердинандо II — самый младший — Леопольдо также в будущем стал кардиналом, но еще до отъезда в Рим на церемонию возведения в сан сделал шаг, знаменующий последнюю вспышку Ренессанса Медичи — покровителей искусств, вернее, в данном случае наук. В 1657 году он основал Accademia del Cimento, в самом названии которой содержится прямой отклик на излюбленный научный метод Галилея (cimento — «испытание», «эксперимент»). «Экспериментальная академия» Леопольдо ставила своей задачей именно такое развитие науки. Ее лозунг: «Опыт, и еще раз опыт», эмблема — сооружение, напоминающее печь для пробы металлов. Академики, а в круг этого десятка или около того энтузиастов входил и сам Фердинандо II, встречались время от времени либо в палаццо Питти, либо, с летним переездом двора, в Пизе.
Эксперименты проводились в самом дворце, иногда в большой печи, поставленной в садах Боболи. Строго говоря, постоянных членов, а также устава в Академии не было, — просто участники неформальных встреч. Результатами своих разысканий они делились в переписке с учеными из разных городов Европы — в то время это был единственный способ распространения научных знаний.
В эпоху Ренессанса возникло множество обществ для популяризации философских, литературных и теологических идей, но собственно научные общества появились лишь в XVII веке. Первое из них образовалось в 1603 году в Риме — Академия дей линсей (рысь). Тогда же членство в ней было предложено Галилею, а на одном из заседаний сооруженные им occhiale (очки) были названы телескопом. Но после осуждения Галилея церковью Академия была распущена. Таким образом, позднейшее — 1657 года — основание Экспериментальной академии было смелым шагом. Ну и новаторским, разумеется. Королевская академия в Лондоне появилась лишь в 1662-м, Академия наук в Париже еще четырьмя годами позже, а Берлинская — в 1700 году.
К тому же Экспериментальная академия была все же чем-то большим, нежели просто вольным клубом любителей-ученых из аристократического сословия, проявляющих интерес к новейшим научным открытиям. Среди ее активных членов был великий итальянский физик Эванджелиста Торричелли. В 1641 году, будучи тридцати четырех лет от роду, он занял пост помощника Галилея во Флоренции — честь немалая. А на следующий год, по смерти Галилея, Торричелли стал профессором математики во Флорентийском университете.
В 1643 году он занялся проблемой, подсказанной ему Галилеем. Он взял закрытую с одного конца U-образную трубку и наполнил ее ртутью; затем перевернул и открытым концом опустил в сосуд также с ртутью. Ртуть перетекла в сосуд, но не до конца, со стороны закрытого конца трубки образовалось пустое пространство. Это был вакуум, и Торричелли оказался первым, кто создал его в устойчивом виде. Изучая этот вакуум — торричеллеву пустоту, — ученый заметил, что уровень ртути день ото дня меняется. Он решил, что это объясняется изменениями в давлении воздуха, — так Торричелли изобрел барометр.
