Девятнадцатилетний кардинал Джованни вернулся из Рима во Флоренцию сразу, как узнал о том, что брат направляется к французскому королю. Сейчас он пытался хоть как-то расшевелить Пьеро, но безуспешно: обескураженный сначала провалом своей миссии, а затем реакцией флорентийцев, тот буквально впал в прострацию. Для него это было слишком сильное испытание. Джованни решил взять дело в свои руки и в сопровождении вооруженного отряда верных Медичи людей выехал в город со знаменитым кличем Медичи: «Palle! Palle!» Но ответом был лишь глухой ропот толпы и ответный клич: народ и свобода! Оставаться на улицах становилось все опаснее, и Джованни со своими людьми поспешил вернуться в палаццо Медичи; массивные двери захлопнулись за ними.
В предрассветные часы 9 ноября 1494 года, под покровом темноты, Пьеро де Медичи вместе с женой и двумя детьми проехал пустынными улицами к воротам Сан-Галло и покинул город. Тем временем кардинал Джованни и последние из оставшихся верными Медичи людей собирали во дворце драгоценности, которые можно было вынести. Затем, говорят, переодетый в монаха-доминиканца, Джованни доставил их в монастырь Сан-Марко. Выбор может удивить, ведь, хотя этот монастырь традиционно оставался цитаделью Медичи (Козимо тоже хранил тут драгоценности перед высылкой из города), приором теперь был Савонарола. Впрочем, некоторые из монахов сохранили, надо полагать, верность Медичи, потому кое-что из спасенных Джованни вещей дошло до нас через позднейшие источники из круга Медичи. Сделав, что мог, Джованни тоже бежал из города, все еще в монашеском одеянии. На следующий день синьория официально обнародовала указ, согласно которому Пьеро де Медичи и его семья изгоняются из Флоренции навечно, и объявила награду в 4000 флоринов за голову Пьеро и 2000 за голову Джованни. Козимо де Медичи предсказывал: «Через пятьдесят лет нас, Медичи, вышлют из Флоренции». Он ошибся — прошло всего тридцать.
17. КОСТРЫ ТЩЕСЛАВИЯ
История сурово судила Пьеро де Медичи, именуемого отныне Пьеро Невезучий. Утверждая, что его неудачи как правителя порождены слабохарактерностью, Пьеро сравнивают с тремя предшественниками, главенствовавшими во Флоренции на протяжении шестидесяти лет, и находят, что ему решительно недоставало хватки политического деятеля и точности в оценке людей. Это несправедливо, потому что такой суд не учитывает благоприятных обстоятельств, выпавших на годы правления Козимо Pater Patriae (Отца Отечества), Пьеро Подагрика и Лоренцо Великолепного, а равно обстоятельств чрезвычайно неблагоприятных, что постоянно преследовали Пьеро Невезучего. Пусть он и лишен был той исключительно сильной воли, что отличала, хотя и по-разному, Козимо и Лоренцо, одним этим его провала не объяснишь. Так, словно и без того мало выпало на его долю несчастий, к ним добавились еще два, да каких. В банке Медичи уже не было денег, чтобы устраивать народные празднества, а также чтобы поддерживать в рабочем состоянии партийную машину Медичи. И это в то время, когда вторжение французских войск безнадежно дестабилизировало политическую ситуацию в Италии. Учитывая особенности политических нравов в Италии XV века, следует признать, что предшествующий период стабильности был счастливым исключением — чудо, что он продолжался так долго. Обладая преимуществом исторического взгляда, мы видим, что хваленая дипломатия Лоренцо Великолепного была в основном направлена на сохранение status quo, ибо даже в лучшие времена мир в Италии оставался зыбким и ненадежным, и, при всем мастерстве этой дипломатии, вряд ли она могла остановить французское вторжение, представлявшее собой во многом ожидаемую катастрофу. Что же касается положения в самой Флоренции, то плохо это или хорошо, но люди как будто просто устали от Медичи. Гордость флорентийцев за свою республику, этот молчаливо признанный и державшийся столь долго коллективный миф, столкнулся с реальностью, порожденной экономическим упадком и громогласными тирадами Савонаролы.
Медичи потеряли опору в городе и были отправлены в ссылку, но в отличие от той, что выпала шестьдесят один год назад на долю Козимо, сейчас такой поворот событий не ожидался. Не было сделано никаких приготовлений, а ведь нынешнее изгнание, судя по всему, должно было быть долгим. Как только Пьеро и его брат кардинал Джованни бежали из города, партийная машина Медичи попросту остановилась, а еще совсем недавно первая флорентийская семья очень скоро стала предметом открытого поношения во всех слоях общества. Об этом свидетельствует хотя бы тот факт, что, вернувшись из штаб-квартиры французской армии во Флоренцию, Джованни и Лоренцо ди Пьерфранческо де Медичи дошли до того, что приняли новое имя — Пополано, то есть «люди из народа». Из дворцов были выброшены все эмблемы Медичи с изображениями щита и palle, а два дома, где жили люди, находившиеся на службе у Медичи, просто сожгли дотла. Палаццо Медичи на виа Ларга был разграблен, но сжечь его не успели — синьория разместила в нем городское ополчение. Хранившиеся же там сокровища стали предметом официальной инвентаризации, ибо большая коллекция драгоценных камней, собранная Лоренцо, картины, скульптуры и иные, менее поддающиеся переноске ценности, перешли в собственность синьории. Статуя Давида была извлечена из cortile дворца и поставлена на пьедестал на пьяцца делла Синьория. Очередной гонфалоньер и синьория присвоили также 16 000 флоринов наличными из местного отделения банка Медичи, который и без того оказался на грани банкротства и такой удар вряд ли мог вынести. Тем не менее другие отделения каким-то образом удержались или были реанимированы, ибо, как увидим, банк будет продолжать свою деятельность еще по меньшей мере в течение столетия.
Вся эта собственность Медичи была передана городу на том основании, что нажита за счет граждан. В качестве последнего жеста, символизирующего окончательный разрыв с наследием Медичи, синьория отменила приговоры, по которым семьи Содерини и Пацци были изгнаны из города, и пригласила их вернуться.
Тем временам, пока во Флоренции происходили все эти драматические события, больше напоминающие хаос, на территории республики тоже царил беспорядок. Карл VIII вошел в Пизу, этот главный мост, дающий Флоренции выход в море, и объявил ее «свободной от тирании Флоренции», хотя на деле она превратилась просто в территорию, оккупированную Францией. Пьеро де Медичи уже давно согласился с этим, и тогда синьория не посмела бросить вызов Карлу, отменив эту договоренность; теперь же она направила в Пизу четырех посланцев, полномочных заявить протест против оккупации. Одним из этих посланников был Савонарола, высоко поднявшийся в условиях вакуума власти, который образовался с уходом Медичи.
Сомнительный дипломат и переговорщик в лучшие времена, Савонарола должен был в Пизе превзойти самого себя. К ужасу остальных членов делегации, он обратился к Карлу VIII и его придворным с речью поистине мессианской. Еще большей неожиданностью стало его уподобление французского короля бичу Божьему, призванному покарать граждан погрязшей в пороке Флорентийской республики. «Ты пришел, как Служитель самого Всевышнего, — громыхал он, — как символ Божественной справедливости. Мы приветствуем тебя с открытым сердцем и улыбкой на лице». Затем, резко переменив тон, Савонарола заявил, что Небеса могут жестоко покарать даже собственного посланника, если король Франции нанесет каким-либо образом ущерб Флоренции. В сравнении с Пьеро де Медичи Савонарола действовал прямо противоположным образом, и его речи могли иметь тяжелые последствия, прежде всего для него самого: Карлу VIII ничего не стоило отправить на плаху какого-то там выскочившего из-под узды приора. И многие, включая папу, приветствовали бы этот шаг. Но как и в общении с гуманистами, Савонарола знал, кому бросает вызов. Карл VIII разделял средневековую концепцию всеприсутствия Верховной Воли, как знал он и то, что французский король не чужд суеверия. Человек, стоящий перед могучим властителем в грубых башмаках и изношенной рубахе, говорил с убежденностью святого. Казалось, ему ведома Божья воля, он утверждает даже, что его устами вещает сам Бог. Один посланец Бога напоминает другому об ответственности роли, которую ему назначено сыграть свыше. Карл VIII сдержал себя, придворные и люди с оружием в руках застыли в благоговейном молчании, а неумолимый священник круто повернулся на пятках и вышел.
