Савонаролу потом сурово осуждали. Многим его поведение казалось безрассудством, граничащим с безумием; но вполне возможно, что, хитроумно используя богобоязненность Карла VIII, сам Савонарола верил в то, что говорит. Другим, напротив, его слова казались актом мужества, подобного тому, которое проявил Лоренцо Великолепный, обращаясь к королю неаполитанскому Ферранте, и которого столь откровенно не хватало его сыну Пьеро. Так или иначе, именно выступление Савонаролы спасло Флоренцию — и людей, и сам город. Можно не сомневаться, что Карл VIII предал бы город разграблению, позволив своим солдатам насиловать и мародерствовать, — пусть это послужит примером всем тем, кто осмелится встать на его пути в Неаполь. Флорентийские культурные ценности, которыми мы любуемся сегодня, были созданы и собраны в большой степени благодаря покровительству Медичи; по иронии судьбы спасителем многих из них стал их главный противник — Джироламо Савонарола.
Ровно через восемь дней после бегства Пьеро, 17 ноября 1494 года, сверкая короной и золотой кольчугой, под балдахином, украшенным лилиями, во Флоренцию въехал Карл VIII, а вместе с ним личная охрана, состоящая из двадцати гвардейцев в рыцарском облачении, и двадцатитысячная армия. С трепетом и изумлением наблюдали горожане за этим, казалось, бесконечным потоком — ряды угрюмых швейцарских гвардейцев со сверкающими алебардами наперевес, четыре тысячи лучников из Бретани, три тысячи конных копьеносцев («цвет французского рыцарства»), пушки на конной тяге, и даже шотландские горцы в юбках и с волынками. По словам очевидца, эти последние «отличались исключительно высоким ростом и напоминали скорее диких животных, нежели людей».
Оккупация Флоренции продлилась одиннадцать дней. Карл VIII занял уцелевшие апартаменты в палаццо Медичи, а его солдаты рассеялись по городу. В большинстве своем флорентийцы от этого вторжения не пострадали, инцидентов было на удивление мало, и погибло лишь десять человек. За несколько дней до отбытия Карл вызвал к себе членов синьории и предложил подписать соглашение. По нему французской армии предоставлялось право занимать, по ее усмотрению, любую крепость, что обеспечивало безопасность продвижения войск. Подтверждалась также законность пребывания французского оккупационного гарнизона в Пизе, которая будет возвращена Флоренции лишь после того, как во Францию вернется вся армия. Помимо того, город обязуется выплатить 150 000 флоринов на военные нужды Франции. Потрясенные магистраты молча выслушали эти унизительные условия (даже те, что были столь покорно приняты Пьеро де Медичи, предусматривали заем в 200 000 флоринов).
25 ноября герольд зачитал проект договора перед собранием граждан Флоренции на пьяцца делла Синьория. Позади него стояли гонфалоньер и члены совета, рядом, под балдахином, на кресле, принесенном из палаццо Медичи, восседал король Франции. Синьория позволила себе внести в договор некоторые изменения, так, к своему удивлению, Карл VIII услышал, что город Флоренция выплатит королю Франции всего 120 000 флоринов. Он вскочил на ноги и прервал чтение — либо в договор будет немедленно внесена первоначальная сумма, либо он прикажет трубачам подать сигнал, и его люди сровняют город с землей.
Случилось так, что должность гонфалоньера занимал тогда некий Пьеро ди Джино Каппони, бывший во времена Лоренцо Великолепного послом Флоренции во Франции. Там он и сдружился с Карлом, в ту пору всего лишь неуклюжим замкнутым подростком. Каппони счел выдвинутые Карлом VIII условия чистым оскорблением и неблагодарностью по отношению к нему лично; теперь уже он в ярости вскочил на ноги, вырвал у герольда из рук свиток и принялся рвать его на части. Историк Гвиччардини, бывший в молодости свидетелем этой сцены, пишет, что Каппони, «не в силах сдержать себя, весь дрожал от гнева». В какой-то момент он повернулся к королю и произнес слова, сделавшиеся впоследствии горделивым присловием флорентийцев: «Если вы затрубите в свои трубы, мы зазвоним в свои колокола». Карл VIII сразу понял, что на колокольный звон откликнется весь город и в кровавых стычках погибнет слишком много его солдат. Он попытался отшутиться, прибегнув к каламбуру, родившемуся, должно быть, когда Каппони был ему при французском дворе как дядя: «Ах, Каппони, Каппони! Да ты и впрямь славный capon (то есть «каплун»)». После чего согласился с изменениями в договоре.
На следующий день Карл VIII со всем своим воинством оставил Флоренцию, отказавшись оплачивать выставленные счета и прихватив с собой трофеев на 6000 флоринов из палаццо Медичи. Город вздохнул с облегчением.
Но одно дело — смелые жесты, другое — реальная действительность. Вскоре стало ясно, что гонфалоньер, как и вся синьория, не способен эффективно управлять Флоренцией: в результате поломки политической машины Медичи в городской администрации образовался вакуум. Некому было определять политику, и для ее проведения осталось всего один-два рабочих органа. В этой обстановке жители Флоренции обратились за руководством к иному источнику. Проповеди Савонаролы, которые он произносил с распятием в руках с кафедры собора, прочно вошли в распорядок дня, на проповеди же воскресные, говорят, собиралось до четырнадцати тысяч людей, после чего паства ручейками вытекала из собора и заполняла все прилегающие площади.
Такого во Флоренции еще не бывало. С ростом влияния Савонаролы власть перестала быть предметом политики, превратившись в диктат духа, население же, уставшее от погони за материальными благами, с готовностью внимало громогласному кличу: «Вы должны изменить свою жизнь!» В конце концов произошла бескровная революция, и, при поддержке синьории, Савонарола принялся вырабатывать новые, более демократические формы правления. В общем, он следовал венецианской модели, которая оказалась чрезвычайно прочной и эффективной — в отличие от модели флорентийской, работающей, парадоксальным образом, только в условиях коррупции, а источником последней были в основном Медичи. Ранее отдельные попытки установления более широких демократических норм оказывались безнадежно неэффективными, ну а способ правления, введенный синьорией под влиянием Савонаролы, и до сих пор признается венцом флорентийской демократии. Была выработана целая реформаторская программа, включающая пересмотр налоговой системы в пользу менее обеспеченных слоев населения; предоставление избирательных прав любому гражданину (старше тридцати лет), принадлежащему семье, один из членов которой когда-либо работал в городской администрации; наконец, широкую политическую амнистию изгнанникам (включая второстепенных представителей фракции Медичи). Такая демократия была для Италии тех лет совершенно уникальной и могла оказаться долговечной, если бы не два критически важных фактора. Первый: у демократической Флоренции стало появляться все больше и больше врагов. Второй: программа самого Савонаролы выходила далеко за пределы демократических реформ.
Заявленная цель последнего состояла в построении «Града Божьего», что приведет к «очищению Италии» от всяческого зла — индивидуального, политического, клерикального. Народ Флоренции давно упивался верой в свою избранность, по крайней мере на территории Италии: Флоренция — это новый Рим. И призывы Савонаролы заново воскресили эту веру. Теперь он проповедовал новый «всеобщий мир», призывая граждан подавать бедным и требуя от церкви пожертвований в виде серебра и золота. Охваченный душевным огнем, он взывал: «О Флоренция, не могу я выразить всего, что накопилось у меня в сердце, ибо вы еще не способны выдержать этого груза». Целые отряды детей, одетых в белое, высылались на улицы города и, распевая гимны, собирали подаяние для бедных; этим «невинным агнцам» следовало отдавать украшения и драгоценности, красивую одежду, зеркала, языческую литературу и идолопоклоннические картины. Воздевая горе руки с распятием, Савонарола призывал с амвона отказываться от всего, что «не является предметом необходимости для жизни».
