В начале Великого поста 1497 года он прочитал свою знаменитую проповедь «Костры тщеславия». Отряды «невинных агнцев», на сей раз в сопровождении вооруженной охраны, были разосланы по всему городу для сбора всех, елико возможно, «излишеств», каковые затем сложили в виде большой пирамиды на пьяцца делла Синьория. В основании пирамиды лежали парики, фальшивые бороды, румяна, духи и всякого рода безделушки. За ними — кипы «языческих книг»: работы древнегреческих философов, поэмы Овидия, стихи Боккаччо и Петрарки, произведения Цицерона и Полициано. Далее — рисунки, бюсты и картины «непристойного» содержания (включая несколько работ Боттичелли). Еще выше — музыкальные инструменты: лютни, альты, флейты. Следующий слой — скульптуры и картины с изображением обнаженных женщин, и, наконец, на самом верху — изваяния античных богов и героев греческих мифов. Венчало же всю пирамиду — монструозное чучело Сатаны с козлиными копытами, острыми ушами и бородкой, — по одному из рассказов, Сатане было придано сходство с одним венецианским перекупщиком, предлагавшим 22 000 флоринов за все эти произведения искусства. К счастью для себя, этот перекупщик оказался где-то в другом месте, но предложенная цена свидетельствует о ценности «излишеств», ведь даже во времена Лоренцо де Медичи мало кто из художников получал за заказ хоть сотую долю названной суммы.
Во вторник на Масленой неделе, при полном сборе членов синьории, подожгли костер. По мере того как языки дыма и пламени от пирамиды шестьдесят футов высотой и почти сто шириной поднимались все выше и выше, толпа запела: «Те Deum laudamus» («Тебя, Господи, славим...») и другие латинские псалмы.
Флоренция того времени представляла собой город, расколотый надвое, город, в котором, по словам современника — торговца шелком Луки Ландуччи, — отношение к Савонароле, за или против, «развело по разные стороны отцов и детей, мужей и жен, братьев и сестер». Однако то, что могло стать трагедией, начинало выглядеть фарсом. Вскоре после окончания Великого поста до Флоренции дошел слух, будто Пьеро де Медичи получил в Риме благословение папы и теперь направляется к родному городу во главе полуторатысячного отряда наемников. Воодушевленный сведениями о расколе в городе, а также известием, что новым гонфалоньером стал Бернардо де Неро, тайный приверженец Медичи, Пьеро решил, что час его пробил — можно возвращать власть. Но он самым печальным образом просчитался: даже среди противников Савонаролы было немного тех, кто хотел возвращения к режиму Медичи с его многочисленными ограничениями гражданских свобод. Бернардо де Неро чутко уловил настроения граждан и просто не открыл ворота перед Пьеро и его людьми. Тогда тот стал лагерем неподалеку в ожидании начала народных волнений, которые, как он убеждал всех вокруг, неизбежны. Но наемники решили, что ждать больше нечего, и вернулись в Рим.
Пьеро не смог пережить унижения и по возвращении в Рим предался самому разгульному образу жизни. Вот как его описывает один их близких некогда Пьеро людей. Подъем — не ранее полудня. Затем — долгий завтрак, сопровождаемый обильными возлияниями. Снова спальня в сопровождении проститутки женского или мужского пола — в зависимости от настроения. Утолив плотские желания, Пьеро садился за карточную игру с приятелями, которая продолжалась дотемна, после чего вся компания отправлялась в шумный поход по разного рода сомнительным питейным заведениям и борделям, возвращаясь домой со всеми следами бурной ночи уже с восходом солнца, когда добрые люди идут на работу.
Пьеро Невезучий встретил свой конец шесть лет спустя, в 1503 году, весьма характерным для себя образом: лодка, на которой пересекал реку Гарильано, перевернулась, и Пьеро утонул. Таким образом, главой пребывающей в изгнании семьи Медичи стал двадцативосьмилетний кардинал Джованни.
В июне 1497 года папа Александр VI выпустил буллу, отлучающую Савонаролу от церкви, но никто из папских курьеров не осмелился войти в город, чтобы передать ее по адресу. Савонарола игнорировал отлучение и продолжал проповедовать, как прежде. Многие были до глубины души возмущены видом отлученного доминиканского священника, служащего мессу в соборе, и по крайней мере однажды среди верующих вспыхнул стихийный бунт, с последующим затем покушением на жизнь Савонаролы, столь же неумелым, как и предыдущие. Члены синьории вознегодовали настолько, что, в свою очередь, запретили Савонароле проповедовать.
Город был охвачен волнениями. Флоренция объявила Пизе войну, попытавшись вернуть себе город силой оружия, но эта попытка обернулась дорогостоящей неудачей. Городская казна опустела, а когда летом случился неурожай, стало не хватать продовольствия. Вскоре поползли слухи о голодных смертях; говорили также, что двое людей умерли от чумы в прибрежном городском районе Огниссанти. На детей, расхаживающих с гимнами по улицам Флоренции, смотрели теперь как на шпионов, выискивающих проявления ереси, а также как на разносчиков инфекции. Перед их лицами захлопывали двери, а охранников забрасывали из окон верхних этажей всякой гнилью, а то и кое-чем похуже.
К началу 1498 года атмосфера в городе накалилась до предела. Приору-доминиканцу бросили вызов францисканцы, сохранявшие верность папе. Они потребовали, чтобы Савонарола доказал наличие особых отношений с Богом, пройдя испытание огнем — вместе с одним из их братьев-францисканцев. Если Савонарола ступит босыми ногами в горящий костер и не обожжется, это послужит доказательством его богоизбранности. И тогда у него будет полное право править городом. Если же он не выдержит испытания — отправится в изгнание. И вновь синьория пришла в ярость: что за средневековая дикость, это позор для такого культурного города, как Флоренция. С тем же успехом можно потребовать от Савонаролы, чтобы он перешел Арно. Но францисканцев было не смутить, и они, как сказано, выбрали для участия в испытании монаха из своих рядов. Однако же Савонарола отверг предложение, и тогда его вызвался заменить один из его наиболее преданных учеников, фра Доменико да Пешиа.
В назначенный день на пьяцца делла Синьория во всю ширину разложили и подожгли дорожку из сухостоя. На балкон неохотно вышли члены синьории, площадь заполнила толпа, а из окон близлежащих домов вытягивали шею любопытствующие. Участники готовились к началу, которое задерживалось из-за того, что стороны не могли договориться, должно ли соперникам нести в руках деревянные распятия — а что, как они сгорят, это будет святотатство. Но тут, в самый разгар жаркого теологического спора, разверзлись небеса, и хлынувший дождь залил огонь. Роковое испытание обернулось фарсом, зрители недовольно разбрелись по домам.
События достигли кульминации на следующий день, пришедшийся на Вербное воскресенье. Один из учеников Савонаролы попробовал отслужить праздничную мессу, но был согнан с кафедры разъяренной толпой. Вместе с единомышленниками он пустился наутек и забаррикадировался в монастыре Сан-Марко, в то время как преследователи теснились снаружи. На протяжении дня толпа, окружающая Сан-Марко, становилась все более и более многочисленной и агрессивной. Вожаки требовали, чтобы запершиеся в соборе выдали им Савонаролу, находящегося, как им известно, внутри; далее «разгневанные» подтащили какие-то метательные машины и веревочные лестницы. Савонарола, действительно находившийся в монастыре, велел монахам воздерживаться от насилия, но действия это не возымело: орудуя подсвечниками и тяжелыми распятиями, священство пыталось сбросить нападающих с веревочных лестниц. Один разъяренный монах-немец принялся палить по толпе из аркебузы, что только подогрело нападающих. С наступлением темноты стычки не прекратились, напротив, становились все более жестокими, пока наконец в два часа ночи толпа не подожгла монастырских дверей и не хлынула внутрь. Савонаролу обнаружили в своей кельей молящимся. Вооруженные люди схватили его, выволокли наружу и препроводили через разгоряченную, выкрикивающую проклятия толпу в Палаццо делла Синьория, где он был заперт в башенном помещении Альбергетто. Ровно шестьдесят лет прошло с тех пор, как здесь же оказался Козимо де Медичи. Тогда это событие знаменовало начало золотого века, пришедшего ныне к такому печальному концу.
