Ненадолго задержавшись в Пизе, Джованни, в сопровождении Джулио, отбыл в Венецию, а оттуда, через Альпы, в Северную Европу, по которой братья странствовали в течение пяти ближайших лет, — скорее в качестве частных лиц, чем представителей церкви, ведя себя как обыкновенные, разве что состоятельные молодые холостяки, путешествующие по памятным местам Европы. Правда, до известной степени это была маска, — им хотелось, чтобы именно так; их воспринимали. Между тем в действительности разъезжали они по городам и весям не просто ради удовольствия; скажем, отправляясь с визитом к императору Священной Римской империи Максимилиану I, братья озаботились тем, чтобы предстать перед ним в полном церковном облачении, и произвели столь благоприятное впечатление, что он снабдил их рекомендательным письмом к своему сыну Филиппу, бывшему тогда губернатором Нидерландов. Кардинал Медичи и его юный кузен обзаводились знакомствами, которые могли им пригодиться в будущем.
Несколько позже они встретились с кардиналом Джулиано делла Ровере, обязанным своими многочисленными должностями — а был он не только кардиналом, но и архиепископом и главой по меньшей мере восьми епископатов — папе Сиксту IV, своему дяде, чей непотизм вошел в поговорку. Подобно ему, кардинал делла Ровере вырос на Лигурийском побережье, близ Генуи, и отличался грубостью манер и решительностью поступков; человек физически крепкий и большой женолюб, он успел подхватить в Риме сифилис. Времени на занятия наукой у него практически не было, и вообще он считал, что кардиналу следует быть подкованным скорее в военном деле, нежели в теологии. Любил он также охотиться и выставлять напоказ свое богатство. Такой человек явно представлял в глазах папы Александра VI опасность, и кардинал делла Ровере почел за благо убраться из Рима, пока его не отравили или не сделали чего-то еще. Двадцатилетний кардинал Медичи посетил кардинала делла Ровере в его поместье в Савоне, на берегу Генуэзского залива, и вскоре оба принялись сетовать на горькую судьбу, заставившую их покинуть Рим. По ходу разговора выяснилось, что оба — хотя каждый на свой манер — были влюблены в красоту. Потом они отправились на охоту, и пожилой кардинал почему-то удивился тому, что кардинал молодой лучше его владеет искусством верховой езды.
Когда в 1495 году Александр VI скрестил шпаги с Савонаролой, кардинал Медичи из тактических соображений вернулся в Рим, где папа оказал ему — как врагу своего врага — радушный прием. Кардинал Медичи осел в Риме, постепенно приобретая репутацию умного и радушного хозяина, охотно оказывающего гостеприимство художникам, ученым-гуманитариям, видным клирикам. Он всячески старался пробудить волю к жизни у своего впавшего в полную меланхолию брата, Пьеро Невезучего, участвовал в составлении планов возвращения Медичи во Флоренцию. После смерти Пьеро (1503) кардинал Медичи сделался главой семьи и продолжал тайно укреплять связи с приверженцами во Флоренции. В том же году ушел из жизни и папа Александр VI. Кардинал Медичи участвовал в конклаве, избиравшем нового понтифика, Пия III, и получил возможность непосредственно наблюдать за партийными склоками и фракционным барышничеством. Когда со смертью Пия III, последовавшей буквально через несколько месяцев после избрания, был созван новый конклав, кардинал Медичи уже приобрел кое-какой опыт и изо всех сил старался, чтобы все заметили, сколь решительно он поддерживает кардинала делла Ровере, претендующего на высший сан в церковной иерархии. Избрание состоялось, новый папа взял имя Юлия И, и вскоре стало ясно, что властный, но стареющий понтифик рассматривает кардинала Медичи как нечто вроде своего протеже. Когда слухи о возрастающем влиянии Медичи достигли Флоренции, встречены они были там с некоторой настороженностью, и многие принялись гадать, чего именно семья добивается на сей раз.
20. МАКИАВЕЛЛИ НАХОДИТ СЕБЕ РОВНЮ
В годы правления Пьеро Содерини Флоренция постепенно усваивала республиканский стиль ведения дел — именно стиль, но не форму, ибо, за вычетом гонфалоньера, которого теперь избирали пожизненно, все прежние институты власти изменений, в общем, не претерпели. По традиционной системе избирались синьория и комитеты, как и раньше, входили в них исключительно представители семейств, выходцы из которых уже занимали административные посты (всего их было примерно три тысячи человек). Но главное заключалось в том, что ведущие семьи либо могущественные кланы вроде Медичи уже не могли манипулировать голосами. Сами же эти кланы более или менее поддерживали баланс сил и вынуждены были просто бороться за должности. Такому положению способствовало постоянное присутствие Содерини на государственной сцене, и хотя политического опыта у него было немного, ума и прозорливости хватало, чтобы подобрать себе нужных советников. Одним из самых одаренных в их кругу оказался Никколо Макиавелли — темноглазый молодой человек с большими амбициями. Это был небесталанный сочинитель, известный в кругу друзей своим острым насмешливым умом, в будущем блестящий дипломат и ведущий член комитета обороны.
Никколо Макиавелли родился в 1469 году и вырос в славные дни Лоренцо Великолепного. Его отец был обедневшим адвокатом, представителем почтенной флорентийской семьи со старыми корнями, которая особенно преуспевала столетие назад, во времена банковского расцвета Флоренции, конец которому положила Черная Смерть. Мать Никколо умерла еще в его отрочестве, но, кажется, успела оказать немалое воздействие на формирование сына; другим важнейшим источником этого формирования стало знание. Макиавелли были слишком бедны, чтобы позволить себе дать сыну правильное гуманитарное образование, так что он самостоятельно изучал латынь и впитывал в себя основы аристотелевской философии в ее средневековом духе, который все еще господствовал в Европе XV века, не исключая и Флоренции. Лишь позже друзья открыли ему римских поэтов, риторов и историков, оказывавших столь вдохновляющее воздействие на флорентийскую молодежь. Именно благодаря им Макиавелли узнал, что некогда Италия являлась центром великой империи, управлявшей всем подлунным миром. Контраст с нынешней ситуацией, когда города-государства втянуты в междоусобные распри, а на их территории бесчинствуют иноземные армии, был слишком очевиден.
Правда, в то же самое время Италия переживала тектонические культурные сдвиги, и чувствовалось это все сильнее: вскоре войдет в оборот само это слово — Rinascimento (Возрождение). И по мере того как эти сдвиги захватывали все большую и большую часть Европы, становилось ясно, что она вступает в новую эру. Это отнюдь не клише и не взгляд издали — признаки перемен ощущались повсеместно уже тогда, они четко прослеживаются в самых разнообразных и сразу же получавших широкое хождение сочинениях, от трактатов Пико делла Мирандола до работ голландского ученого начала XVI века Эразма Роттердамского. Распространение книгопечатания означало, что даже относительно бедный молодой человек вроде Макиавелли мог позволить себе приобрести произведения любимых авторов в какой-нибудь книжной лавке, каких во Флоренции было теперь немало. Известно, что в домашней библиотеке Макиавелли имелись сочинения Тацита, описывавшего жизнь таких страшных властителей, как Нерон и Калигула. Среди поэтов он выделял Лукреция, в чьей недавно обнаруженной большой философской поэме «О природе вещей» описывается происхождение мира и прослеживается во всей ее наготе подлинность удела человеческого. Мысль Лукреция, будто жизнь человека определяется, с одной стороны, различными особенностями его собственной природы, а с другой — случайностью, должна была производить глубокое впечатление. Сколь бы сильно ни верил Макиавелли в Бога изначально, вера эта пошатнулась еще в юные годы, и теперь до конца жизни он будет ходить в церковь по праздникам просто потому, что так положено. И в этом смысле он не составит исключения в кругу своих друзей-интеллектуалов.
