К нападающим присоединились люди кардинала Колонны, и выяснилось, что теперь они численно превосходят защитников города. Сами же горожане при виде того, как враг уже взял стены, впали в панику и ринулись в сторону Сан-Анджело. Возник хаос, в результате которого многие просто были затоптаны насмерть у моста через Тибр, который в сложившихся обстоятельствах взорвать было невозможно, а ведь это был единственный способ остановить солдат, рвущихся в центр города. В то время как народ осаждал Сан-Анджело, какого-то последнего кардинала тащили в корзине вверх по стене. Челлини с товарищами скатились с городских стен и, с трудом пробиваясь через толпу, принялись прокладывать себе путь к Сан-Анджело. «Сделать это, — вспоминает он, — было нелегко, потому что наши командиры хватали и расстреливали каждого, кто бежал от стен, у которых продолжался бой. Враг уже прорвался в город и уже буквально дышал в спину, когда мы все же добрались до ворот замка. К счастью, привратник, опуская решетку крепостных ворот, немного рассеял толпу, так что четверым из нас удалось в последний момент протиснуться внутрь».
Как ни поразительно, Климент VII все еще молился в часовне папского дворца, куда время от времени заходили его приближенные, уговаривая его перейти в замок и сообщая последние новости. Услышав о гибели герцога Бурбонского, он приободрился и, приняв приличествующий сану вид, поднялся на папский трон и еще раз заявил, что встретит врага, как некогда встретил его Бонифаций VIII. А снаружи как раз внезапно раздались громкие крики — враг-то и появился и начал прорубаться сквозь улицы, на которых толпились, окружая папский дворец, испуганные римляне. Климент VII разрыдался и впал в прострацию; в последний момент его все же удалось убедить перейти в замок, соединенный с его дворцом длинным каменным коридором (предусмотрительно пробитым в свое время папой Александром VI Борджиа). При помощи обслуги, поддерживающей сзади, чтобы ускорить шаг, его платье понтифика, он вышел на улицу, меж тем как сквозь проемы в стенах было видно, как ландскнехты, орудуя своими алебардами, избивают священников и обыкновенный люд. В этот момент, вспоминает папский историк Паоло Джиово, находившийся рядом с Климентом, «я накинул на него, закрыв голову и плечи, собственный алый плащ, чтобы какой-нибудь варвар внизу не узнал папу в окне по его белому стихарю и не выстрелил ненароком». В общем, в конце концов Клименту VII удалось укрыться за мощными стенами замка Сан-Анджело.
К концу дня город был полностью захвачен, восемь тысяч жителей убиты. Но это было только начало: утром началось Великое разграбление Рима. Подогретые ночной попойкой, ландскнехты врывались в церкви, унося все, что только можно, насиловали монашенок в монастырях. Испанцы подвергали беспомощные жертвы жестоким пыткам, а бедняки из отрядов, набранных в Южной Италии, не брезговали ничем, даже горшки и гвозди выносили из рыбацких лачуг. По другим сведениям, священные реликвии использовались в качестве мишеней для стрельбы, горы древних рукописей — как подстилка для лошадей, на одной из фресок Рафаэля наконечником копья большими буквами было нацарапано имя Мартина Лютера. Солдатня врывалась в дворцы кардиналов и видных лиц города, крушила все вокруг, насиловала женщин, догола раздевала хозяев, подвергая их всяческим издевательствам, а затем требовала выкуп как за заложников. Тем же, за кого выкупа не давали, можно сказать, повезло, что умерли. По словам одного очевидца, «ад — это ничто в сравнении с картиной, которую являет собой ныне Рим».
Челлини рассказывает, что один мужчина, стоявший рядом с ним на крепостном валу Сан-Анджело, рыдал, охваченный горем, расцарапывал себе кожу в кровь, видя, как солдаты внизу выволакивают из дома членов его семьи. На таком фоне похвальба Челлини, будто он метким выстрелом из мортиры «разрезал надвое одним ядром какого-то испанского офицера», кажется даже симпатичной. А вот еще один фрагмент воспоминаний: «Я стрелял из аркебузы, сея вокруг смерть и разрушение. Я уложил принца Оранского, которого тут же унесли...» Правда, последний чудесным образом остался жив, ибо, как увидим, продолжал весьма энергично командовать армией Священной Римской империи.
В «Автобиографии» повествуется также о том, что Климент VII не жалел комплиментов, то и дело выражая восхищение выдающимися подвигами автора: «Папа был чрезвычайно доволен (мной)... Папа послал за мной, мы заперлись вдвоем, и он спросил меня, что делать с папскими сокровищами... всячески одобрял мои действия... Тепло благодарил» — и так далее. На самом же деле папа пребывал в ужасном состоянии; он вставал на рассвете и выхаживал по крепостному валу, всматриваясь куда-то на север, в надежде увидеть французские войска, якобы поспешающие к нему на выручку.
Разграбление Рима сильно повлияло на сам характер Климента VII. На место прежней открытости пришла неисправимая подозрительность, теперь он не доверял никому; нерешительность сохранилась, но ныне за ней скрывался ум лукавый и расчетливый, а не сострадательный, как прежде. Никогда еще папа римский не был так унижен. Слухи о происшедшем быстро распространились по всей Европе, которая не видела ничего подобного за последнюю тысячу лет, с темных веков и вторжения вандалов и вестготов. Карл V лицемерно объявил при дворе траур; Лютер увидел в происшедшем знак гнева Божьего, обрушившегося на бездуховный и погрязший в пороке Вечный Город; у Эразма появился повод заметить: «Право, в развалинах лежит не один лишь город, но целый мир».
Осада замка Сан-Анджело продолжалась пять недель, обитатели его, включая Климента VII, страдали от духоты, которая становилась все более нестерпимой, и сильного недоедания. Лишь 7 июня император Карл V распорядился снять осаду, но перед этим Клименту VII пришлось подписать договор, по которому Папская область несла крупные территориальные потери, от Чивиттавекьи и Остии на побережье до Пармы, Модены и Пьяченцы на севере. Одним росчерком пера папские земли усохли до небольшой части их прежней площади, был потерян выход к морю, от земель по ту сторону Апеннин не осталось почти ничего.
Но даже после этого Клименту VII не позволяли покинуть Сан-Анджело, где он жил фактически в положении узника, в то время как римляне в своих разоренных домах пребывали в нищете, страдая от голода и чумы. В небе над руинами кружили, чуя запах падали, вороны, и даже остатки армии победителей, окружающей Сан-Анджело, начали впадать в уныние по мере того, как жаркое лето переходило в осень. С приходом зимы немецкие ландскнехты и испанские наемники, которые летом мародерствовали в долинах Романьи, вернулись в Рим. Своих денег они еще не получили и теперь выдвинули ультиматум: если им не заплатят, они ворвутся в Сан-Анджело и убьют папу.
На рассвете 7 декабря папе была предоставлена возможность бегства. Переодетый в слугу, Климент VII и его приближенные двинулись на север; в подкладках одежды были спрятаны золотые цепочки, изготовленные Челлини из переплавленных папских сокровищ. После нескольких дней изнурительного пути папская свита достигла наконец незаметной тропы, которой обычно перегоняют мулов в горы Умбрии; то была единственная дорога, ведущая к уединенному и покинутому епископскому дворцу в Орвьето. Здесь папа наконец оказался в безопасности — по крайней мере от врагов, чего не скажешь о стихиях, ибо, как свидетельствуют очевидцы, дворец «находился в полуразрушенном состоянии» и, чтобы добраться до личных покоев папы, приходилось миновать три больших комнаты, «с голыми стенами и без потолков». Отчасти, чтобы было не так холодно, но главным образом выдавая подавленность и перемены в характере, Климент отрастил усы и бороду. Человек, который при восшествии на папский престол считался самым красивым из всех понтификов, ныне превратился в призрак со зловещей черной бородой. Теперь у него явственно выдавались фамильные тяжелые веки, какие были и у Козимо Pater Patriae, и у Лоренцо Великолепного; но Климента VII они заставляли выглядеть то ли постоянно полусонным, то ли что-то прикидывающим.
