Еще недавно не веривший в возможность революции в России при жизни своего поколения, едва сойдя на петроградскую землю, Ленин бросает в толпу призывы к новой революции – социалистической. Власть должна перейти к Советам.
Правда, Ленин провозглашает мирный путь этой новой революции: Временное правительство должно добровольно передать власть Советам.
Но провозглашает он эти мирные лозунги, стоя на броневике. И с вокзала в особняк Кшесинской, в штаб большевиков, его доставляет броневик с вооруженными матросами.
И уже в июле, демонстрируя силу большевиков, в город пришли матросы из Кронштадта.
Из тюремного замка Подруга с ужасом наблюдала эту стихию: «Никто не спал в эту ночь, по нашей улице шествовали процессии матросов, направляясь к Таврическому дворцу. Чувствовалось что-то страшное… Тысячами шли они, пыльные, усталые, с озверевшими ужасными лицами, несли огромные плакаты – «Долой Временное правительство», «Долой войну». Матросы, часто вместе с женщинами, ехали на грузовых автомобилях с поднятыми на прицел винтовками. В арестном доме в ужасе метался генерал Беляев и заключенные флотские офицеры. Наш караульный начальник объявил, что если матросы подойдут к арестному дому, караул выйдет к ним навстречу и сдаст оружие, так как он на стороне большевиков…» И хотя Временное правительство подавило июльское выступление, в этой грозной стихии уже можно было разглядеть будущее.
Но в Царском Селе всего этого не видели.
Мирная жизнь. Он «возделывал свой сад», как учил Руссо. Чистил дорожки, засыпал канавы, сжигал павшие деревья. Это было возвращение в детство. Когда-то он так же работал с отцом в саду. Теперь рядом с ним работали его дети.
«6 мая мне минуло 49 лет, недалеко и до полсотни».
Но ненависть «нового мира» все чаще прорывалась за решетку дворца.
«3 июня… Допиливал стволы деревьев. В это время произошел случай с винтовкой Алексея: он играл с ней, а стрелки, гулявшие в саду, увидели ее и попросили офицера отобрать и отнести в караульное помещение… Хороши офицеры, которые не осмелились отказать нижним чинам!»
В Петрограде распространялись слухи, что царь и Семья – сбежали.
В Царское явился представитель Совета эсер Мстиславский. Приехал один, в грязном полушубке (именно так положено революционерам являться в проклятые царские дворцы), с пистолетом, торчащим из кобуры. Показав мандат, потребовал предъявить ему императора, ибо слухи о бегстве «Николая Кровавого» (так все чаще теперь его называли) тревожат рабочих и солдат.
Охрана возмутилась: «Да что ж, мы пустые комнаты стережем? Император во дворце». Но Мстиславский неумолим: предъявить Николая. Ему нужен этот новый революционный театр: пусть царь предстанет перед ним, эмиссаром революционных рабочих и солдат, как когда-то при поверках в царских тюрьмах представали арестованные революционеры. Иначе революционные солдаты прибудут во дворец.
Совету уступили. Было решено: Мстиславского введут во внутренние покои дворца, он встанет на перекрестке двух коридоров и Николай пройдет мимо него…
Во внутренних коридорах дворца продолжалась прежняя жизнь: в расшитых золотом малиновых куртках и чалмах – арапы, выездные в треуголках, гигантский гайдук, лакеи во фраках… И посреди них – «новый мир», Мстиславский, в грязном полушубке с «браунингом». Щелкнул дверной замок, появился Николай в форме лейб-гусарского полка. Он теребил ус (как всегда, когда волновался или стеснялся). И прошел мимо, равнодушно взглянув на Мстиславского. Но в следующий миг Мстиславский увидел, как глаза царя полыхнули яростью. Он еще не привык к унижениям – человек, 22 года правивший Россией.
Царская Семья становилась опасной картой в борьбе Совета с Временным правительством.
И тогда было принято решение: вывезти Семью из Петрограда.
Они мечтали: их отправят в солнечную Ливадию, но Временное правительство не посмело. Керенский нашел эффектное решение: отправить Царскую Семью в Сибирь, туда, куда цари ссылали революционеров. Избран был Тобольск – место, откуда был родом ее роковой любимец – «Старец». В этом была и скрытая насмешка, и лукавая западня.
Керенский понимал, что она воспримет это как знак судьбы и безропотно покорится.
День отъезда и место держали в тайне. Керенский боялся Совета и толпы – слишком велика ненависть к Семье.
30 июля – день рождения Алексея. В последний раз они сидели за праздничным столом в опустевшем дворце.
Из дневника:
«30 июля, воскресенье. Сегодня дорогому Алексею минуло 13 лет. Да даст ему Господь здоровья, терпения, крепости духа и тела в нынешние тяжелые времена! Ходили к обедне, а после завтрака к молебну, к которому принесли икону Знаменской Божьей Матери. Как-то особенно тепло было молиться ее святому лику со всеми нашими людьми… Поработал на той же просеке: срубили одну ель и начали распиливать еще две. Жара была большая. Все уложено, теперь только на стенах остались картины…»
На следующий день был назначен отъезд. Но час держали в тайне. К вечеру во дворец приехал автомобиль – Керенский привез Михаила.
«31 июля… Последний день нашего пребывания в Царском Селе. Погода стояла чудная… После обеда ждали назначения часа отъезда, который все время откладывался. Неожиданно приехал Керенский и объявил, что Миша скоро явится. Действительно, около 10 с половиной милый Миша вошел в сопровождении Керенского и караульного начальника. Очень приятно было встретиться, но разговаривать при посторонних было неудобно».
Во время встречи с Мишей Керенский сидел в углу, демонстративно заткнув уши, показывая, что он не слышит разговора.
А разговора-то никакого не было: «разговаривать при посторонних было неудобно…» Они молча стояли друг против друга, переминаясь с ноги на ногу, берясь за руки, трогая друг у друга пуговицы – будто пытаясь запомнить.
Они расставались навсегда.
Уходя, Миша попросил проститься с детьми. Но Керенский ему не разрешил. И постарался, чтобы это стало известно: преследовать Романовых было популярно.
Дневник, 31 июля (продолжение):
«Когда он уехал, стрелки из состава караула начали таскать наш багаж в круглую залу. Там уже сидели Бенкендорфы, фрейлины, девушки и люди. Мы ходили взад и вперед, ожидая подачи грузовиков. Секрет о нашем отъезде соблюдался до того, что и моторы и поезд были заказаны после назначенного часа отъезда. Извелись колоссально. Алексею хотелось спать, он то ложился, то вставал, несколько раз происходила фальшивая тревога, надевали пальто, выходили на балкон и снова возвращались в залы. Совсем рассвело, выпили чаю, и, наконец, в 5 с четвертью появился Керенский. И сказал, что можно ехать. Сели в наши два мотора и поехали к Александровской станции. Какая-то кавалерийская часть скакала за нами от самого парка. Красив был восход солнца, при котором мы тронулись в путь… Покинули Царское Село в 6.10 утра».
Пока их везут в двух моторах в наступающем рассвете, зададим себе два вопроса, которые, возможно, и он не раз задавал себе.
