«Мы утешали себя надеждой, что враг вот-вот будет остановлен и разбит, а он продолжает лезть вперед…» — Сталин умолк, он выглядел бледным и расстроенным».
Черная столица
Чадаев: «24 июня в 3 часа ночи была объявлена воздушная тревога. Командующий зоной ПВО сообщил, что на Москву идет группа самолетов, заревели сирены, население укрылось в бомбоубежищах, зенитная артиллерия открыла огонь…»
И сбитые самолеты, чертя горящий след, падали на землю.
«Но уже вскоре все разъяснилось. Командующий ПВО позвонил: «Наши тут немного поднапутали, оказалось, мы стреляли по своим возвращавшимся с бомбардировки самолетам».
Чадаев не добавил: и успешно сбили их. Уже в первые дни войны обстановка паники и ужаса пришла в Москву. На окнах маскировка, фонари не горят. «Рай для влюбленных — можно целоваться посреди улицы», — писал поэт.
«25 июня Поскребышев срочно вызвал меня в приемную Сталина. Надо было сделать протокольную запись. Я сразу же вошел в кабинет. Кроме Сталина, Тимошенко и Ватутина, никого не было. Ватутин заканчивал доклад.
— Если резюмировать коротко, то положение на фронтах крайне тяжелое. Не исключено, на какое-то время оно станет еще более тяжелым… — сказал Сталин.
После этого Тимошенко спросил Сталина: отправлять ли на передовую позицию его сына Якова, который очень туда просится.
— Некоторые, — молвил Сталин, сдерживая гнев, — мягко говоря, чересчур ретивые работники всегда стремятся угодить начальству. Я не причисляю вас к таковым, но советую вам впредь никогда не ставить передо мной подобных вопросов».
Что ему сын! Его страна гибла! Гибла Великая мечта!
Как всегда, он привычно пытается заниматься всем. Чадаев: «К примеру, он занимался выбором конструкций снайперской и автоматической винтовки, какого типа пригнать к ней штык — трехгранный или ножевой… Когда я приходил к Сталину, у него, как правило, были Молотов, Берия, Маленков… Вопросов никогда не задают. Сидят, слушают».
Но теперь он платил за рожденный им всеобщий страх.
«С фронтов поступала информация… В донесениях, как правило, занижались наши потери и преувеличивались потери врага. Все это вселяло в него убеждение, что, неся такие потери, враг не может их долго выдержать и скоро потерпит поражение».
Между тем немцы стремительно шли вперед. Говорили о скором падении Минска. Это значит: падет и Смоленск— и тогда открыт путь на Москву.
«В эти дни Сталин часто вызывал к себе руководителей наркоматов. Он ставил большие задачи и требовал их выполнения в короткие сроки, не считаясь с реальностью. И люди часто выходили из его кабинета подавленными».
Он все чаще ловил за спиной переглядку членов Политбюро. Страх кончался — он должен был что-то предпринять…
Чадаев: «Утром 27 июня члены Политбюро, как обычно, собрались у Сталина. После окончания заседания… я вышел из кабинета и увидел в окно, как Сталин, Молотов и Берия садились в машину. Чуть помедлив, Поскребышев сказал: «Видно, уже немцы взяли Минск». Вскоре позвонил правительственный телефон, и Поскребышев пояснил, что звонил Власик — начальник охраны Сталина — и сообщил, что Хозяин, а также Маленков, Молотов и Берия находятся в наркомате обороны. Потом мне рассказал Ватутин, что их появление… было встречено с большим недоумением. Работники наркомата, увидев Сталина, останавливались в настороженном оцепенении, не в силах постигнуть — наяву ли они видят Вождя. (Они помнили недавний смерч, пронесшийся по наркомату и уничтоживший их предшественников. — Э.Р.)… Войдя в кабинет Тимошенко, Сталин тут же сообщил, что они прибыли для ознакомления на месте с поступающими сообщениями с фронтов и выработки дополнительных мер…
Сталин молча стоял у оперативной карты, и было видно, что он сдерживает гнев и бешенство. По знаку Тимошенко в кабинете остались Жуков и Ватутин.
— Ну что там под Минском? Положение не стабилизировалось?
— Я еще не готов докладывать.
— Вы обязаны постоянно видеть все как на ладони и держать нас в курсе событий, сейчас вы просто боитесь сообщать нам правду.
Жуков, еще будучи до приезда Сталина во взвинченном состоянии, вспылил:
— Товарищ Сталин, разрешите нам продолжать работу.
— Может, мы вам мешаем? — вклинился Берия.
— Вы знаете, — раздраженно произнес Жуков, — обстановка на фронтах критическая, командующие ждут от наркомата указаний, и потому лучше, если мы сделаем это сами — наркомат и Генштаб».
Дальше последовала открытая перепалка. «Берия (запальчиво):
— Указания можем дать и мы.
Жуков:
— Если сумеете — дайте.
— Если партия поручит — дадим, — сказал Берия.
— Это если поручит, — не меняя резкости тона, ответил Жуков, — а пока дело поручено нам.
Наступила пауза. Жуков подошел к Сталину:
— Извините меня за резкость, товарищ Сталин, мы безусловно разберемся, приедем в Кремль и доложим обстановку.
Сталин посмотрел на Тимошенко.
— Товарищ Сталин, мы обязаны сейчас в первую очередь думать, как помочь фронтам, а потом уже вас информировать, — сказал Тимошенко.
— Вы делаете грубую ошибку, отделяя себя от нас… о помощи фронтам надо думать вместе, — ответил Сталин. Затем обвел удрученным взглядом членов Политбюро и сказал: — Действительно, пускай они сами сначала разберутся, поедемте, товарищи.
И первым вышел из кабинета».
Он увидел воочию: самое страшное произошло — они больше его не боялись. Значит, наступал конец.
Чадаев: «Выходя из наркомата обороны, он в сердцах бросил: «Ленин создал наше государство, а мы все его просрали».
Молотов тоже описал это посещение: «Я со Сталиным ездил в наркомат обороны… Сталин довольно грубо разговаривал с Тимошенко и Жуковым, хотя он редко выходил из себя. Потом мы поехали на дачу, где он сказал: «Просрали». Это относилось ко всем нам!»
Молотов прав — это относилось ко всем и ко всему.
Блестящий ход
Чадаев: «Во второй половине дня 27 июня я зашел к Поскребышеву… Позвонил правительственный телефон, Поскребышев ответил:
— Товарища Сталина нет, и не знаю, когда он будет.
— Позвонить, что ли, на дачу? — спросил вошедший заместитель наркома обороны Лев Мехлис.
— Позвоните, — сказал Поскребышев. Мехлис привычно набрал по вертушке номер Ближней дачи и ждал полминуты. Но никто не ответил.
— Непонятно, — сказал Поскребышев. — Может быть, выехал сюда, но тогда мне позвонили бы из охраны.
Подождали еще несколько минут. Поняв, что ждать не стоит, пошли к Молотову. В это время позвонил телефон, и Молотов кому-то ответил, что не знает, будет ли Сталин в Кремле…
На следующий день я пришел в приемную Сталина. Но Сталин не приехал. У всех было недоумение — что случилось?
