Он еще раз надул своих жалких соратников.
Тотчас после съезда состоялся пленум ЦК. На нем «физически слабый» Сталин выступил с длинной и страшной речью.
Писатель К. Симонов был участником пленума. И через много лет он испытывал прежний ужас, вспоминая ту его речь: «16 октября 1952 года. Кремль. Свердловский зал. Он вышел из задней двери вместе с остальными членами Президиума — с суровым деловым лицом. Началась овация, но он жестом остановил ее. Пленум вел Маленков, он предоставил слово Сталину. Тот говорил сурово, без юмора, без листочков. И цепко, внимательно всматривался в зал. И тон его речи, и содержание вызвали оцепенение. Пленум продолжался два часа, из них полтора заняла речь Сталина… Главное в его речи: то, что он стал стар, приближается время, когда другим придется продолжать делать то, что он делал. «Но пока мне поручено, значит, я делаю», — сказал он резко, почти свирепо. Он требовал бесстрашия и твердости, ленинской твердости в 1918 году. Он вспоминал о Ленине, который «гремел тогда в неимоверно тяжелой обстановке, гремел, никого не боялся, гремел». Он трижды повторил это слово. Он говорил о Ленине, имея в виду поведение «некоторых товарищей».
И «некоторые товарищи» вскоре обрели имена в его речи.
«Он набросился на Молотова с обвинениями в трусости и капитулянтстве. Он говорил о Молотове долго и беспощадно, приводил какие-то не запомнившиеся мне примеры… Я… понял, что Сталин его обвиняет с гневом такого накала, который был связан с прямой угрозой… После чего перешел к Микояну. И речь его стала более злой и неуважительной. В зале стояла страшная тишина. У всех членов Президиума были окаменевшие, неподвижные лица. Они ждали, не шагнет ли он после Молотова и Микояна еще на кого-то. Лица Молотова и Микояна были белыми и мертвыми… Уничтожив Молотова, Сталин опять заговорил о своей старости и о том, что он не в состоянии вести дело, которое ему поручено. Поэтому, оставаясь Председателем Совета министров, он просил освободить его от должности генсека. Все это он говорил, глядя внимательно в зал. На лице Маленкова я увидел ужасное выражение… которое может быть у человека, осознавшего смертельную опасность. Лицо Маленкова, его жесты, его выразительно воздетые руки были прямой мольбой к присутствующим отказать в просьбе товарищу Сталину. И из-за спины Сталина раздались его торопливые слова: «Нет! Просим остаться!» И зал загудел: «Просим, просим остаться…»
Помню, как в каком-то спектакле по пьесе Брехта убиваемым мазали лица белой краской. И они недвижно стояли на сцене до конца действия, пугая белыми лицами…
Белое, мертвое лицо Молотова… Побелевшее лицо Маленкова.
Симонов прав: если бы удовлетворили просьбу Хозяина, первым ответил бы своей головой Маленков. А во что бы это обошлось делегатам — нетрудно представить. Ему нужен был новый XVII съезд, нужно было их предательство, чтобы скопом их уничтожить. Но они не посмели — он их хорошо выучил.
Потом состоялись выборы. В преддверии грядущего уничтожения он реорганизовал Политбюро в расширенный Президиум. Но он был фикцией: внутри Президиума Хозяин образовал узкое Бюро. Оно выполняло теперь функции прежнего Политбюро, и туда он уже не пустил ни Молотова, ни Микояна.
Для всех они уже были мертвецы.
После смерти Сталина работник Партархива Шарапов был послан разбирать его библиотеку. В одной из комнат Шарапов нашел толстую черную книгу в переплете — Стенографический отчет XVIII съезда партии. В канун XIX съезда Сталин поработал черным карандашом над списком членов и кандидатов в члены ЦК, избранных предыдущим съездом. Он поставил кресты против фамилий тех, которые по его воле перестали жить. Потом он разбросал по списку знаки вопросов. Это был задел на ближайшую чистку…
Когда-то он придумал забавный обычай: уничтожив соратника, он передавал его дачу следующему. Берия жил на даче расстрелянного Чубаря, Молотов — на даче расстрелянного Ягоды, Вышинский — на даче расстрелянного Серебрякова… Они думали, что это были дачи. А это была все та же эстафетная палочка смерти. Он знал: скоро они передадут свои дачи новым владельцам.
Наступили последние четыре с половиной месяца его правления — страшные месяцы подготовки Апокалипсиса.
Последний триллер
В начале 50-х годов Хозяин поручил министру государственной безопасности Абакумову произвести массовые аресты среди земляков Берии — выходцев из Мингрелии, которых Берия рассадил на многие ответственные посты. Начиная дело, Хозяин будто бы прямо сказал Абакумову: «Ищите в заговоре Большого мингрела». Впрочем, тот должен был это и сам понять… Но дело продвигалось медленно — Абакумов явно боялся собирать материал на шефа. Хозяин оценил его страх: Абакумов был обречен.
В это же время Абакумов готовит «дело врачей». Еще в 1948 году заведующая электрокардиографическим кабинетом Кремлевской больницы Лидия Тимашук подала заявление: врачи неправильно лечат Жданова.
Хозяин запомнил письмо. Автор триллера 1937 года тотчас понял возможности сюжета: к примеру, работавший в «Кремлевке» профессор Вовси был родным братом Михоэлса. Идея «разветвленного еврейского заговора, использующего в своих целях людей самой гуманной профессии в мире», была готова. Книги, которыми зачитывалась чернь во времена его юности, — все эти «Протоколы сионских мудрецов», многочисленные издания Союза русского народа хранились в его цепкой памяти. Готовя осуществление Великой мечты, он знал: есть две возможности сделать общество единым — страх и ненависть. Борьба с космополитизмом многое раскрыла, а результаты превзошли его ожидания.
«Антисемитизм — с ним и водка крепче, и хлеб вкуснее», — как говорил русский писатель.
Итак, он сочинил свой последний триллер. Вот его содержание, которое должна была вскоре узнать страна: Зловещая сионистская организация «Джойнт» решила погубить народ России. Возможно, она начала действовать еще во времена Троцкого — Зиновьева — Каменева. Ее агенты (Михоэлс и прочие верные слуги американского империализма) проникли повсюду. По ее заданию многочисленные космополиты отравляют идеологию страны. Но этого мало — агенты-врачи убивают государственных деятелей. (Сюжет врачей-убийц уже был отработан им во время бухаринского процесса. Но это и было хорошо — включался условный рефлекс страха.) Проникли сионисты и в высшие эшелоны власти.
Здесь в сюжет должна была вступить Жемчужина. Как когда-то Зиновьева и Каменева, он берег ее для открытого процесса. Жемчужина должна двинуть триллер на новую ступень.
Через Жемчужину в агенты «Джойнта» был завербован Молотов. А далее в сюжет можно включать все новых и новых участников. Сначала их будет истреблять Большой мингрел, потом наступит и его очередь сыграть Яго. Зачем придумывать новое, если все отработано еще в 1937 году…
Теперь существовал лагерь социализма, и он перенес действие триллера и в братские страны. Он не простил (и не мог простить) Димитрову союза с Тито — и столь хорошо ему послуживший лидер Болгарии умирает в 1949 году. Сподвижников Димитрова он вводит в сюжет триллера: Трайчо Костов, болгарский руководитель, один из лидеров Коминформа, был расстрелян по обвинению в шпионаже.
