И с Шостаковичем тоже. Потом ведь была еще связь по школе. Имею в виду, конечно, не общеобразовательную.
Дело в том, что они все должны были учиться в партийной школе. Без того, чтобы сдавать какие-то партийные экзамены, просто нельзя было тогда стать партийным работником. Недавно мне как раз конспект попался, в котором рукой бабушки лекции по истории партии или социалистического материализма записаны.
Все это она не выбрасывала. Она вообще хранила все. У нее был какой-то пунктик на эту тему. То и дело говорила мне: «Не выбрасывай, не выбрасывай! Не знаешь же, вдруг понадобится. Зачем все выбрасывать!». Поэтому писем у меня хранится вы не представляете, какое количество. И не знаю, что с ними делать.
Наверное, я просто плохая внучка. Надо бы сесть и ничего больше не делать, а только этот архив изучать. Но как тогда жить, на что?
Через два года из Тбилиси бабушка с дедом вернулись в Москву. Их вызвали буквально под угрозой того, что иначе выгонят из театра. К тому времени «Большой» уже вернулся, все было в порядке и можно было приступать к работе.
В те годы бабушку узнавали на улице. За ней же после спектакля толпы ходили. Очень она была популярна, ее имя гремело повсюду. Но как-то спокойно все было.
Дедушка уехал в Грузию в 1952 году. А она — два года спустя.
Почему она ушла из «Большого», знает только бабушка. Что-то там случилось, видимо. Она спела последний свой спектакль в 48 лет. И это было триумфом. Сама решила для себя, что выйдет на поклоны 13 раз. Для меня, говорила она, 13 —число счастливое. Потому что 13-го сын родился, и у нее 13 вечно было как талисман.
Последним ее спектаклем стала «Аида». Она с «Аидой» приехала в Москву и с «Аидой» ушла со сцены. Эту оперу она спела первый раз спонтанно, совсем не готовилась. Ее вызвали из Мариинского, она прилетела в Москву и спела в «Большом». Рассказывала мне, что даже не готовилась, просто знала эту партию и спокойно вышла на сцену.
Думаю, она ушла по собственной инициативе. Просто так решила. Но какие-то все-таки были, видимо, предпосылки. Потому что какие-то записочки я нахожу такого ультимативного характера с ее стороны: «Если вы вот этого не сделаете, то я уйду из театра», «Если мои условия не будут учтены, то я распрощаюсь». Значит, что-то не было сделано. Потом какие-то извинительные опять же идут записки уже со стороны руководства «Большого».
Бабушка так и не стала народной артисткой Советского Союза. Это вообще была для нее больная тема, она переживала из-за этого.
Накануне ее очередного юбилея всегда начиналось одно и то же: «Ой, вы такая великая, такая гениальная». Но звания так и не присвоили. Из-за этого она была не в ладах с министром культуры Фурцевой.
В первый раз, когда ей не дали звание народной артистки СССР, то вместе с ней не получила звание и балерина Марина Семенова. Было сказано: раз Давыдовой не дали, то никому не дадут.
Тогда говорили, что все дело в Михаиле Суслове. (Секретаре ЦК КПСС по идеологии. — Примеч. И. О.) Почему так случилось на самом деле, я не знаю. Возможно потому, что она уехала в Грузию, оставила «Большой». Но ведь она уехала не потому, что это был ее каприз. Какие-то были, видимо, для этого объективные причины.
Почему-то никто не думает, что все объяснялось элементарно тем, что она просто не захотела быть без мужа, бросила все и уехала к нему.
Если почитать письма, которые они друг другу писали на протяжении всей жизни, то это такие излияния чувств. Там кроме «Гугу» и «Солнышко» нет никаких других обращений.
Гугу — это дедушка. А Солнышко — это Вера.
Вообще, когда они справляли золотую свадьбу… Они в 1929 году поженились, значит это событие отмечалось в 1979 году. Большое застолье было, и очень серьезные гости приехали, справлялось все в Тбилиси. Главной темой того праздника был пример великой обоюдной любви, который своей жизнью явили бабушка и дед.
* * *
Что касается разговоров про Сталина, то они были всегда.
Даже про моего папу говорили, что он — сын Сталина. Но так сплетничали не только про него. Про дочь Марии Максаковой, тоже солистки «Большого», так тоже говорили. Людмилу Максакову, замечательную актрису театра и кино, тоже называли дочерью Сталина…
Я совершенно к обсуждению этой темы никогда не стремилась. Наоборот, это столько нервов нашей семьей попортило…
Совсем недавно, кстати, купила российскую газету. В Москве ведь очень любят говорить о Сталине. Так вот журналист пишет, что Сталин, мол, был против того, чтобы театральные дивы одевались броско, современно, вызывающе. Например, говорится в статье, на одном из приемов присутствовала Давыдова Вера Александровна, очень знаменитая в то время певица, которая нравилась Сталину, как певица, (а в скобках указано, что она была и его последней любовью). И якобы Сталин к ней подошел, а на ней было платье с каким-то ультрамодным ремешком, показал на этот ремешок и сказал: «Вы, Вера Александровна, поете-то хорошо. Последний спектакль я слушал и голос у вас звучал… Но пояс такой надевать вам не к лицу».
Абсолютная глупость, по-моему. Потому что ту историю насчет пояса я знаю, как все обстояло на самом деле, мне бабушка сама рассказывала. Из Скандинавии она привезла пряжку, которая была усыпана искусственными бриллиантиками. Такое было чешское стекло, которое очень похоже на бриллиантики. Большая была пряжка. На бабушке было очень строгое бархатное платье, воротник под подбородок. И оно было стянуто этой самой пряжкой.
Бабушка рассказывала, что к ней подошел Сталин, трубкой коснулся пряжки и спросил: «Это настоящее?». Она ответила: «Ну что вы, Иосиф Виссарионович, откуда…». А он продолжил: «А должно было быть настоящее».
Да и вообще в том, что Сталин проявлял внимание по отношению к актрисам ничего предосудительного нет. Он же был живым человеком. Почему не мог быть увлечен кем-то? Бабушка и сама не отрицала того, что ему нравилась.
Рассказывала, что когда пела сцену судилища в «Аиде», то обращала внимание на ложу Сталина. «Я, — говорила она, — видела, как колыхался занавес. Сталин приходил, слушал «Судилище» и уходил».
Видимо, нравилось ему это «Судилище».
* * *
Бабушка уже была замужем за Мчедлидзе, а потому немного знала грузинский и могла ответить Сталину на его родном языке, что тому, конечно же, очень нравилось.
Сталин часто приходил на ее спектакли в Большой театр. Но, насколько я знаю, частная встреча бабушки и вождя состоялась лишь однажды.
Давыдову увезли на Ближнюю дачу Сталина прямо после спектакля. Дома у нас, конечно же, в эту ночь никто не спал. Ждали, с чем вернется — и вернется ли вообще — домой бабушка. Она приехала под утро и рассказала следующее.
Ее привезли на дачу и тут же проводили в кабинет Сталина. Он стоял, отвернувшись лицом к окну. Без кителя, просто в рубашке. Когда бабушка переступила порог, Сталин обратился к ней со словами: «Мне уже немало лет. И вы — единственный человек, с кем мне хотелось бы провести свои последние годы. Вы не против?».
