Я подумала: отец всю жизнь всем помогал. У него на стене в передней висел такой листик — списочек добрых дел назывался. И там было написано: Иванова — в больницу, Петрова — в санаторий, Сидорову — квартиру, этому — то, тому — се, кому-то билеты, кому-то еще что-то. И так до бесконечности. И он ходил и за всех просил. Только, пожалуй, за меня никогда не ходил, потому что так меня воспитывал. И вот, наверное, единственное, что он мне всегда внушал: «Ты должна быть самостоятельной». Ну, я и стала самостоятельной.
Когда появился фонд, я понимала, что он должен быть артистическим и помогать старикам. Потому что в последние особенно годы старики-актеры мучаются, зачастую у них безумно тяжелая жизнь — я это все видела. И это трагедия для каждого из них, потому что похожую трагедию переживал отец — не в такой степени, как большинство сейчас живущих, но все равно переживал.
Я рада, что могу быть полезной. Не всем, конечно, это просто невозможно. Но если хоть кому-то в этой жизни помогу, хоть немного сделаю ее лучше — значит, все не зря.
И еще, через эту ниточку помощи старикам я чувствую связь с отцом. И, думаю, эта связь взаимна.
Стать Баланчиным. Братья Андрей и Георгий Баланчивадзе
В детстве их называли Жоля, Люля и Тама. А в метриках они были записаны, как Георгий, Андрей и Тамара.
Они родились в Петербурге в семье композитора, ученика Римского-Корсакова Мелитона Баланчивадзе.
«Интересоваться родословной — такой самоцели у меня не было, — говорил в 1990 году младший из братьев, композитор Андрей Баланчивадзе. — Но кое-что я знаю. Например, что мой дед был священником, что традиционно в нашей семье передаются по мужской линии имена. Одно время меня интересовало происхождение фамилии Баланчивадзе. Я узнал, что очень далекие наши предки на протяжении нескольких поколений служили при царском дворе шутами. Как впоследствии выяснил академик Шанидзе, эти люди назывались «баланчи». Вот, наверно, отсюда и пошла наша фамилия. Кроме того, известно, что эти наши предки были, как бы это мягче сказать, уродливыми, у многих из них была неправильная челюсть. Это передавалось из поколения в поколение, даже и у меня это заметно. Ну, а потом все-таки предки наши были артистами. И это унаследовано тоже».
Когда мне рассказали, что в Тбилиси живет племянник великого Жоржа Баланчина, первого хореографа XX века и фактически создателя американского балета, конечно же мне захотелось с ним повстречаться. Джарджи Баланчивадзе на встречу согласился, но первые минуты разговора был довольно строг.
— О чем вы хотите говорить? — спросил он меня, едва я переступил порог квартиры его отца, известного грузинского композитора Андрея Баланчивадзе, где жил и сам Джарджи.
— Если обо всем, то разговора не получится. Так ведь и об охоте можно разговаривать, и о футболе. Вы извините, если я покажусь вам излишне строгим, но мне разные журналисты встречались. Одних я вообще чуть ли не с лестницы спустил. Пришли со мной разговаривать о Жорже Баланчине, а сами ни одной его постановки не видели. А начали интервью с вопроса о том, чем живопись отличается от музыки. Ну это они на мои работы — видите, ими увешаны все стены этой комнаты — посмотрели и решили соригинальничать. Ладно бы еще спросили, что общего у музыки и живописи.
А так что им ответить? Что музыку слушают ушами, а живопись воспринимают глазами? Так я им и ответил.
А потом и вовсе предложил прекратить разговор.
Хозяин квартиры был, кажется, приятно удивлен, что меня интересует не только его великий дядя, но и отец. Действительно, интересно же было узнать о семье, которая явила миру сразу двух гениев: хореографа и композитора. И с кем было говорить о Баланчивадзе, как не с их единственным племянником и сыном.
— Начну тогда с деда, он был выдающимся певцом, — начал свой рассказ Джарджи. — У него был превосходный баритон. Один из друзей Мелитона, великий философ Владимир Соловьев, просто влюбился в Грузию благодаря народным грузинским песням, которые ему пел дед. Это потом уже Мелитон начал писать музыку.
Мелитон Баланчивадзе сочинял оперы, которые ставились в Петербурге; общался с Антоном Рубинштейном, подарившим ему свой рояль, и вошел в историю как издатель писем Михаила Глинки. Деньги на издание он. выиграл в лотерею.
— Вообще, это довольно комичная история. Билет принадлежал его жене Марии Николаевне, которая по отцу была немкой. Правда, фамилию она носила материнскую, Васильева. Она долго хранила билет, хотя и не надеялась на выигрыш. Но сам билет тоже что-то стоил. И когда у молодых наступили совсем уж нелегкие времена, Мелитон высказал предложение билет продать.
Получив согласие жены, пошел в банк и сделал это.
А когда вернулся домой, то случайно увидел газету с таблицей розыгрышей. Он сопоставил записанный заранее номер билета с результатами и обомлел — именно на только что проданный за копейки билет выпадал самый большой выигрыш в 200 тысяч рублей.
Надо заметить, что Мелитон был довольно активным человеком и немедленно отправился в банк, в надежде, что там только что вышедшую газету могли и не просмотреть. В банке он заявил, что передумал и не такое уж у него катастрофическое положение, чтобы продавать билет. И попросил вернуть его назад. Самое удивительное, что билет ему вернули.
Большую часть денег он отдал в Русское музыкальное общество, чтобы напечатать письма Глинки. И попал за это в энциклопедию. А оставшиеся деньги, по советам друзей, вложил в тигельный завод. И опять-таки в энциклопедии можно прочесть, что первый в России тигельный завод был построен на средства Мелитона Баланчивадзе. Но дед быстро разорился. Он же ничего в этом не понимал. Мало того, что стал банкротом, он еще и в долговую тюрьму угодил».
В итоге от громадной суммы не осталось ничего. Не считая лошади, которую Мелитон успел приобрести. Как-то композитор ехал на ней по Петербургу. Неожиданно, проезжая мимо играющего оркестра, лошадь начала танцевать. Потом выяснилось, что Баланчивадзе купил животное, которое раньше служило в цирке.
У него были знакомые в Финляндии, он купил большую дачу в деревне. Но мы только в американской книжке эти фотографии видели. Замечательное место. Кажется, оно и сейчас нам принадлежит, так как оно было записано на имя бабушки. Но мы не делаем попыток вернуть. Сам Баланчин там наверняка хоть раз побывал. Не мог он не съездить в место, где провел все детство.
Судя по сохранившимся письмам Мелитона Баланчивадзе, которые он из Грузии писал жене в Петербург, отношения с деньгами у него не складывались.
В письме от 3 мая 1911 года он писал из Тифлиса, объясняясь после очередной финансовой неудачи: «Когда человек делает ошибку и для исправления этой ошибки он делает еще большую ошибку — этим неминуемо ведет себя в водоворот еще больших ошибок. И вот со мною случилось то же самое и несу справедливое наказание за свои ошибки. Разве не наказание для человека находиться далеко от своей семьи и ежеминутно думать: не случилось ли что-нибудь нехорошее с ней?.. Разум мой все это напоминает постоянно и упрекает и в это время хочется головой удариться обо что-нибудь твердое, чтобы размозжить ее, но в это же время внутрений голос, тот голос, который привел меня к ошибкам, успокаивает и уверяет, что все переживаемое пройдет. Ты только не волнуйся, Гогошенька, ибо это у меня отнимает энергию. После твоего письма не имею покоя. Конечно, сделаю так, как ты пишешь: что только заработаю, ничего себе не оставлю. Моя природа совсем не создана для того, чтобы иметь денег, и они мне лично совершенно не нужны».
