Космонавт номер два. Танцовщик Рудольф Нуриев
Танцовщику Кировского театра оперы и балета Рудольфу Нуриеву было 23 года, и он до последнего дня не был уверен, что его возьмут на гастроли в Париж. И уж тем более не мог предположить, чем эта поездка для него закончится.
Но его взяли. И 17 июня 1961 года в парижском аэропорту Ле Бурже произошла поистине мировая сенсация: молодой советский артист обратился с просьбой предоставить ему политическое убежище.
Планета еще не успела отойти от главного события тысячелетия — полета в космос первого человека, тоже обладавшего краснокожим паспортом с гербом СССР. И вот новое потрясение.
Нуриев мгновенно стал звездой номер один. Все газеты, за исключением конечно же советских, посвятили его поступку первые полосы. «Прыжок к свободе» — было написано на всех языках мира. Нуриева называли космонавтом номер два.
Да он и был вторым советским, после Гагарина, кто заставил мир быстро выучить свои сложные для восприятия имя и фамилию. Правда, имя ему быстро придумали новое — он стал просто Руди, и волна «рудимании» понеслась по континентам.
При этом большинство тех, кто восхищался смелостью новорожденной звезды, едва ли могли себе представить, что выбора у их героя просто не было. Для Нуриева вопрос звучал так: либо оставаться за границей, либо отправляться за решетку. Потому как проведенные в столице Франции дни и, главным образом, ночи навсегда возвели стену между Рудольфом и коллегами-приятелями. Даже когда за три года до смерти он сможет приехать в Советский Союз (но только в гости!), говорить они будут уже на разных языках.
Но все это произойдет потом. А пока всесильный, как было принято думать, председатель КГБ Александр Шелепин, которому поступали регулярные доносы о поведении советских артистов во время гастролей, докладывал в ЦК КПСС: «3 июня сего года из Парижа поступили данные о том, что Нуриев Рудольф Хамитович нарушает правила поведения советских граждан за границей, один уходит в город и возвращается в отель поздно ночью. Кроме того, он установил близкие отношения с французскими артистами, среди которых имелись гомосексуалисты. Несмотря на проведенные с ним беседы профилактического характера, Нуриев не изменил своего поведения.»
Рудольф действительно вел себя вольно: гулял по городу, общался с французами, предпочитая их общество компании коллег. По нормам тех лет все это было не просто вызывающим, а тянуло на статью.
В итоге, кстати, Нуриев ее и получил. Уже после того, как он принял решение остаться в Париже, советский суд заочно приговорил его к семи годам исправительно-трудовых работ в лагере строгого режима. А как же, за измену родине.
Так что терять Нуриеву было нечего. Вернись он домой, его бы все равно осудили. По существующей в те годы статье за мужеложство его могли с легкостью отправить за решетку. Благо свидетель у властей был — молодой танцовщик Соловьев, который жил с Рудольфом в одном номере в Париже. Соловьев в СССР вернулся. И через несколько лет ушел из жизни. При так и не выясненных обстоятельствах.
В оказавшийся для него судьбоносным день от руководства театра Рудольф узнал о том, что ему необходимо вылететь в Москву на якобы правительственный концерт. Вся труппа летела в Лондон, где должны были продолжиться гастроли, уже был сдан багаж, и началась регистрация на рейс. Нуриеву пообещали, что он присоединиться к коллегам чуть позже.
Он все понял правильно. И, оттесняемый сотрудниками посольской спецслужбы в сторону границы, сумел совершить свой великий прыжок к свободе. Имея при этом в кармане всего 36 франков.
Когда спустя год миллионным тиражом была опубликована его «Автобиография», он так скажет на ее страницах о своем решении остаться за границей: «Я принял решение потому, что у меня не было другого выбора. И какие отрицательные последствия этого шага ни были бы, я не жалею об этом».
В специальной комнате аэропорта, где Нуриеву предстояло подписать бумагу о том, что он осознанно делает свой выбор и остается во Франции, к нему обратилась русская переводчица:
— Не делай глупости, уезжай! Ты умрешь здесь с голоду.
Но на Рудольфа ее предостережения не подействовали. Он ответил ей всего одним словом:
— Заткнись!
С Нуриевым тут же был заключен контракт труппой маркиза де Куэваса, и уже 23 июня он танцевал партию Голубой птицы в балете «Спящая красавица». Всего месяц назад он танцевал эту же партию вместе с родным Кировским театром на этой же сцене парижской Оперы.
Все вроде бы было по-прежнему. Ив тоже время все обстояло совсем иначе. Да и «отрицательные последствия» не заставили себя ждать.
Не было привычных балетных классов, не было уверенности в том, что произойдет завтра, — контракт с ним заключили всего на три месяца.
Правда, Нуриева хотели взять в труппу на более долгий срок, но он сам определил — 90 дней! Он знал, чего хочет — отправиться в Данию, где танцевал великий Эрик Брюн.
Довольно самонадеянный поступок для молодого артиста, оказавшегося на Западе без денег и связей. Но на то он и был Нуриев, что верил в себя и свою звезду. И в Данию он в итоге поехал, и встреча с Брюном обернулась не только работой.
Это были, пожалуй, самые серьезные отношения в жизни «космонавта номер два».
Кстати, знакомство с Эриком могло состояться еще в Советском Союзе, куда датчанин приезжал со спектаклем. Но так получилось, что в тот момент сам Нуриев находился на своих первых зарубежных гастролях. Вернувшись с которых и услышав произносимое всюду с восхищением имя Брюна, он решил во что бы то ни стало с ним познакомиться. И сумел это сделать.
Знакомство Нуриева и Брюна состоялось в гостинице «Англетер» в Копенгагене благодаря балерине Марии Толчифф, с которой у Эрика были отношения.
Брюн оставил подробные воспоминания о дне своей встречи с Рудольфом, изменившем их жизни:
«День шел к концу, в номере было темно. Я поприветствовал Марию, рядом с которой находился этот молодой танцовщик, небрежно одетый в свитер и слаксы. Я сел, посмотрел на него внимательнее и увидел, что он весьма привлекателен. У него был определенный стиль, некий класс. Это нельзя назвать естественной элегантностью, но это производило впечатление. Он не слишком много говорил, может быть, потому, что еще не совсем хорошо владел английским. Ситуация была неловкой из-за моих отношений с Марией. Мы с ней пытались прикрыть это, слишком много и неестественно смеясь. Гораздо позже Рудик говорил, что ненавидит звук этого моего смеха».
Но все это случится через несколько недель. А пока, в первые дни «вольной парижской жизни», все было неясно.
К тому же Нуриева теперь всюду сопровождали двое детективов, которые должны были охранять его от возможных происков советских спецслужб.
Да и на душе наверняка было все более чем непросто.
От отца пришло письмо, в котором самыми мягкими словами были обвинения в предательстве. В свое время Хамит Нуриев категорически возражал против того, чтобы сын становился танцовщиком.
