Митинги продолжались несколько дней, народ даже на ночь не расходился. По городу ездили грузовые машины, на открытых кузовах которых стояли переодетые в костюмы Ленина и Сталина артисты. И когда машины делали остановку, толпа скандировала: «Ленин, поцелуй Сталина!» И артист в костюме Ильича целовал своего облаченного в наряд вождя всех времен и народов коллегу. Потом команда менялась: «Сталин, поцелуй Ленина!» И артисты опять исполняли волю собравшихся.
Числа 8 марта среди митингующих стали звучать такие разговоры: «Надо отправить Хрущева в отставку и поставить на его место Молотова!» Кто-то предлагал отправить телеграмму Мао Цзэдуну и попросить у него вооруженную помощь. Из уст в уста передавали, что Мао Цзэдун уже прислал ответную телеграмму и вот-вот отправит железнодорожный состав с войсками.
Ну этого власти уже допустить конечно же не могли. И на улицы Тбилиси были выведены войска. В нашей компании было пять человек. Четверым удалось спастись, а один наш друг был убит в уличной перестрелке. Мой брат в те дни пел в Опере – отменять спектакли никто не решился, это было бы равноценно объявлению чрезвычайного положения.
9 марта, когда противостояние достигло пика, мы с братом от здания Оперы, расположенного на проспекте Руставели, с трудом добрались до дома. Наши окна выходили аккурат на набережную Куры, где стоял памятник Сталину. Солдаты сбрасывали трупы молодых людей в реку, и она была красной от крови. Все это происходило, заметьте, в 1956 году! Когда мы потом рассказывали о том, что пережили, все удивлялись – о событиях в Тбилиси никто ничего не знал. Все было обставлено втайне. Родственникам даже не позволили нормально похоронить своих расстрелянных детей – возле гроба позволили быть только отцу или матери. Потом уже, спустя годы, было дано разрешение по-человечески перезахоронить этих несчастных ребят.
Когда мы с братом пришли в ту ночь домой, наша мать открыла нам дверь и, не впуская в дом, сказала: «На улице убивают ваших друзей! Вы должны быть со своим народом!» И фактически выставила нас за порог. Мы, конечно, не пошли на улицу, это было физически невозможно: там ходили солдаты и стреляли. Мы отсиделись в подъезде и под утро вернулись домой. С мамой о том дне мы никогда не говорили…»
В ту страшную ночь постучали и в дверь Бабо Дадиани. На пороге стояли молодые парень и девушка, которым удалось бежать от стрелявших солдат, и теперь они хотели позвонить родителям и сказать, что с ними все в порядке.
* * *
Мама была очень верующим человеком. А в советские годы это, мягко говоря, не приветствовалось.
В результате маму вызвали к начальству и предложили выбирать – либо церковь, либо работу. Мама сказала, что не ходить в храм она не может. Тогда ей сказали написать заявление об уходе.
Но она отказалась:
– Если у вас хватит совести уволить меня и оставить без хлебных карточек моих двоих детей, то сами пишите приказ о моем увольнении.
Ее не уволили…
Как-то мы с ней поссорились. Я хотела нанять женщину, которая бы следила за мамой, помогала ей. А она ни в какую не соглашалась.
Я не выдержала: «Почему ты так категорична? У вас же всегда была прислуга!» Так она обиделась и уехала из Цхнети, дачного поселка возле Тбилиси, к себе на улицу Дадиани.
У нас в тот вечер как раз должны были быть гости. Тенгиз выходит к накрытому столу, а мамы нет. Где она? Я ответила, что обиделась на меня и уехала. «Как ты так могла поступить?» – возмутился он. Сел на машину и привез маму обратно…
Мама очень любила компании. Бывало, звонит мне в Цхнети. А у нас сидят гости, шумит разговор. Мама спрашивает, что у нас происходит. Я объясняю ей, что к Тенгизу пришли друзья.
«А, ну ладно», – говорит мама и кладет трубку. А минут через тридцать слышу звук открывающейся калитки. И на пороге стоит мама: «Я подумала – чего я одна буду сидеть в Тбилиси, когда у вас так весело?»
И она неизменно сидела с нами за столом. Всегда чем-то занималась – то что-то мастерила, то писала. Но при этом внимательно слушала разговор и, когда надо, вставляла либо меткую фразу, либо стихотворение цитировала.
Они с Тенгизом обожали друг друга. Когда только строили дачу в Цхнети, мама с Тенгизом вставали в шесть утра и укладывали плиты. Иначе у Тенгиза не было времени. Я пыталась уговорить маму не надрываться, даже ругалась на нее, но она ни в какую не соглашалась. Хотела помочь своему обожаемому зятю.
Когда Тенгиз возвращался из командировки, у нас всегда был накрыт стол. У мужа был такой характер, что он в основном молчал. Но стоило ему выпить два бокала вина, как его монологи не знали себе равных. И потому уже перед его приходом мама напоминала: «Ты приготовила вино?»
Мама с первого же дня после того, как вышла замуж, начала подписываться «Бабо Масхарашвили». А когда в «Литературной газете» одну из ее статей подписали: «Бабо Дадиани», она из-за этого обиделась на редактора. Позвонила ему и устроила хорошую взбучку.
Выходя замуж, я хотела себе оставить фамилию Масхарашвили. Но мама категорически заявила мне: «Твои дети будут носить фамилию Гвиниашвили, и ты тоже должна!»
* * *
Однажды мне позвонила Елена Ахвледиани, знаменитая грузинская художница.
– Бери своего дурака, и приходите ко мне. У меня Рихтер сегодня дает концерт.
– Почему дурака? – удивилась я.
– Партийный потому что.
Но на самом деле у Элички с Тенгизом были очень хорошие отношения. У нас было три большие картины Ахвледиани. Мы отдали их на ее, как оказалось, последнюю выставку, во время которой она умерла. И Тенгиз не посмел забрать эти картины обратно. «Как я смогу доказать, что они принадлежат мне? Мало ли что обо мне могут подумать?!» И так эти картины и не вернулись к нам.
На концертах в доме Ахвледиани собиралось иногда человек по пятьдесят. После выступления был обычно небольшой фуршет. Все стояли по своим компаниям. У нас были свои разговоры, у Рихтера – свои. Его чаще всего окружали его же московские друзья, которые приезжали вместе с ним.
Тенгиз очень любил компании, застолья. Иногда мог прийти домой и сказать, что через полчаса мы должны выехать в Кахетию.
– Как, Тенгиз? – удивлялась я. – А как же дети?
– Ну, позвони маме, – отвечал он.
Или мог в половине двенадцатого дня позвонить: «Через десять минут за тобой придет машина и отвезет на аэродром. В половине первого – самолет на Кутаиси. Здесь очень интересно, и я тебя жду!» И я за десять минут собиралась, ехала в аэропорт и через пару часов меня прямо с аэродрома в Кутаиси везли в ресторан, где гуляла компания. Тенгиз хотел, чтобы я была рядом с ним.
Но он всегда уважительно относился к моей работе. Когда я была в институте, он просто звонил, чтобы узнать, не буду ли я против, если он приведет домой гостей, и есть ли у нас, чем их угостить.
Я тогда просила девочек, с которыми сидела в одной комнате, присмотреть за моими вещами, а сама на час уходила домой, чтобы накрыть стол.
