Одними из самых важных для меня я считаю встречи с католикосом-патриархом всея Грузии Калистратом. В дневнике мама описывает, как носила ему, тогда еще митрополиту, в тюрьму постные обеды.
Каждое 14 мая, в день Тамары, патриарх присылал мне отрез на платье, деньги и сладости. Наша знаменитая поэтесса Анна Каландадзе говорила в этот день: «Татули, идем к тебе! Католикос уже, наверное, прислал подарки!»
Он вообще огромное внимание мне уделял.
В то время нельзя было крестить, венчаться. А многие хотели. И тогда его святейшество присылал ко мне из церкви: «Татули, приходи, ты сегодня – посаженая мать».
После Казахстана я, будучи уже замужем, оказалась в одной семье рядом с парой, лица которой мне были знакомы. Я спросила у женщины:
– Скажите, вы венчались у католикоса Цинцадзе?
– Да, – испуганно ответила она.
– А кто венок над вами держал?
– Одна молодая девушка.
– Так вот, эта молодая девушка – я.
Неудивительно, что они меня не узнали. Я ведь приехала из Казахстана черная от загара и совсем седая.
Патриарх как-то спросил у меня, что я думаю о Богородице, которую написал в алтаре церкви Кашвети Ладо Гудиашвили. Я ответила, что не испытываю большого восторга.
«А вот подожди, – ответил патриарх. – Пройдут годы, и тебе станет нравиться работа Ладо». И так оно и произошло.
Мы много разговаривали с патриархом. Как-то он рассказал мне об удивительной женщине, Анико Лордкипанидзе.
Она была первой женщиной-врачом в Грузии, лечила нашего великого поэта Важу Пшавелу. Однажды оказалась в Петербурге и зашла в кафе. За соседним столиком сидела молодая пара, которая через какое-то время подошла к ней. «Знаете, у нас только что умер сын. И ваша красота помогла нам на время забыть о нашем горе».
Католикос-патриарх Калистрат Цинцадзе рассказывал мне, как однажды увидел Анико в театре. Она сидела в ложе и выглядела «как царственная особа».
Ее муж Петя Кавтрадзе был ученым, автором первого русско-грузинского словаря. А брат Сережа – послом в Румынии.
Как-то у него в гостях в Бухаресте была дочь Майя. Она понравилась королю, и тот пригласил ее на вечерний прием.
«Вы что, не могли раньше сказать? – топнула ножкой Майя. – У меня вечером самолет в Москву!»
Сергей даже растерялся от такого поведения дочери. «Майя, король перед тобой», – только и смог он сказать. Но тот лишь рассмеялся непосредственности девушки.
Католикос-патриарх не смог пережить в 1951 году известия о высылке грузин в Казахстан. И вскоре после этой трагедии его не стало…
* * *
Как-то мы с мамой заговорили о ревности. Она призналась: «Алеша никогда не показывал, что ревнует. Наоборот, всегда с удовольствием в компаниях присоединялся к тостам, поднимаемым за мою красоту. Алеша этому радовался. Он этим гордился».
Только один раз, в Саратове это было, мы с Георгием услышали, как мама оправдывалась перед отцом: «Я даже бровью не дала повода сомневаться во мне». Тогда к нам приехали братья Сумбатовы-Южины, племянники знаменитого актера, и папа, видимо, что-то такое подумал.
После войны в наш дом пришел Церетели, который сидел в одной камере с папой, а потом был выслан в лагерь. О том, что в Советском Союзе была война с немцами, он узнал лишь после освобождения, когда возвращался в Тбилиси. А так заключенным даже не говорили о том, что происходит в стране.
Когда он вернулся в Грузию, то пришел к нам. И передал слова папы, произнесенные им незадолго до расстрела: «Жена пусть и выйдет замуж, а вот какой дочь вырастет…» Мама, услышав это, несколько дней ничего не ела. Так ей было от этих слов плохо.
Мы как-то, уже в конце ее жизни, сидели вечером вместе, и мама произнесла: «Знаешь, без ревности жизни не бывает».
Одна журналистка спросила маму: «Вы остались без мужа в тридцать один год. Наверное, у вас был какой-то друг?» Мама в ответ попросила ее немедленно встать и уйти: «Не обижайтесь, но я с вами разговаривать не стану».
Мамина знакомая, жена расстрелянного папиного друга, того самого, с которым родители вместе вернулись из Константинополя, после расстрела мужа вышла замуж. Так она до конца жизни жалела об этом. Потому что не могла забыть своего мужа, любила его.
Маму хотели снять в кино. Фильм назывался «Голуби», и ее пригласили на кинопробы. Я об этом узнала случайно, мама мне ничего не рассказывала.
Мне позвонила актриса Сесилия Тахаишвили и принялась ругаться: «Ну, знаешь, мать вашу! Одна Дадиани у меня мужа увела, а вторая профессию уводит!» Я спросила, в чем дело. Сесилия рассказала, что вся киностудия увешана фотографиями кинопроб Бабо, и все пребывают от нее в востроге. А первоначально на эту роль планировалась именно Тахаишвили.
Но мама отказалась играть, так как по сценарию ей предстояло произнести: «Я уезжаю. Почему? Выхожу замуж!»
Подобные слова, даже в кино, были для нее неприемлемы…
Ревновала ли я Тенгиза? Мне было приятно, что мой муж нравится другим женщинам. Да он и не мог не нравиться. Но серьезных поводов к ревности не было. Наоборот, он сам приходил и говорил, что ему понравилась какая-то дама и он за ней поухаживал.
Однажды вернулся из творческой командировки в Румынию и принялся о чем-то секретничать с моим братом Георгием. Я накрываю на стол, а они сидят, шепчутся и смеются. Как я ни просила рассказать, в чем дело, они молчали. Только спустя какое-то время Тенгиз рассказал, о чем они шептались с Георгием.
Оказалось, что из Румынии он летел в одном самолете с популярной румынской певицей Леной Черной. Друзья, которые провожали его в аэропорту, еще позавидовали, что он с такой женщиной летит в Москву.
А Тенгиз и в самолете оказался по соседству с певицей, они познакомились и обменялись телефонами. В Москве Тенгиз приехал в гостиницу, переоделся и стал звонить Лене, чтобы пригласить ее в ресторан. Так продолжалось до часу ночи. Отчаявшись, Тенгиз лег спать. А утром в холле гостиницы случайно столкнулся с Леной. «Что же вы не позвонили? – с укоризной сказала ему певица. – Я вчера весь вечер просидела у телефона».
Тенгиз достал бумажку с телефонным номером и показал Лене. Оказалось, что по ошибке он весь вечер набирал номер жены Георгия, которую тоже звали Лена. А у нее были лекции в университете, и она не могла ответить. Ее телефон тоже был записан на листочке бумажки. Так Тенгиз и не сходил в ресторан с Леной Черной. Как я говорю, это меня Бог уберег.
* * *
Тенгиз был прекрасным мужем. Как он баловал меня! Если ездил за границу, то всегда безошибочно выбирал для меня одежду и даже обувь и ни разу не ошибся с размером.
Раньше хорошую одежду можно было купить в сельских магазинах. И мы с женами других художников садились в нашу «Волгу» и ехали за город. Там входили в магазин, и, если мне что-то нравилось, скажем халатик, Тенгиз покупал мне сразу несколько штук, всех цветов, которые были.
