Во многом, конечно, помогало то, что она невестка Горького. Это безусловно. И для нас, внучек Горького, тоже все делалось.
Государство заботилось о родственниках Горького. Ну потому что вели себя правильно, никто из семьи, как говорится, не вызывал сомнений.
В Москве мама занимала комнаты на втором этаже особняка на Малой Никитской. А за городом жила в Жуковке, у нее был двухэтажный деревянный домик. Летом туда приезжала Галина Уланова, Раневская рядом жила. Фаина Георгиевна веселила всех, остроумная была очень.
Я хорошо помню Галину Уланову. Мама всегда отмечала 28 марта, день рождения дедушки. В этот день все знали, что их ждут, многие звонили, и приходили, конечно.
Было застолье, все собирались. Галина Сергеевна была тихая, молчаливая, очень скромная, неразговорчивая. А вот ее муж, режиссер Юрий Александрович Завадский, наоборот, активно вступал в разговоры.
Светлана Аллилуева у нас бывала, Новый год встречала. Очень радовалась, так как до этого праздник и не отмечала. Если только отец звал, и она со всеми членами Политбюро за стол садилась.
На Никитской у нас всегда была веселая встреча Нового года. Илья Эренбург к нам приходил, Бабель, Всеволод Иванов.
Всегда за столом собиралось много народа.
Мама любила одеваться - не вызывающе, а очень элегантно. Мои друзья с ней дружили.
А еще у мамы был очень хороший вкус, и к ней часто обращались с просьбой нарисовать фасон платья и с вопросами, что надеть. Балерина Ольга Лепешинская приходила к маме. Помню, она из Америки приехала и пришла к нам на Никитскую, чтобы показать одно платье. Оно нам всем очень понравилось, такое было, все в мелких складочках. Мы снимали с него фасоны и потом шили себе такие же.
Жена Алексея Толстого, Людмила Ильинична, которая напротив нас жила, во дворе их дом находился, всегда прибегала: «Тимошенька, Тимошенька, вот есть такой материал, пожалуйста, скажите, какое мне сделать платье». И мама ей рисовала.
Говорили, что за мамой ухаживал нарком НКВД Генрих Ягода и что у них был роман. Неправда. Мама мне сама говорила, что Ягода специально был к ней подослан Сталиным, чтобы внушить, как здесь хорошо и сколько Сталин сделал для благополучия страны. Потому что Сталин сразу, едва увидев маму, решил на ней жениться. И нарком НКВД должен был этому поспособствовать.
Я наблюдала за ними - мама и Ягода ведь никогда никуда не уходили, все время были у меня на глазах. Ягода приезжал к нам, часто с женой, иногда Гарика, своего маленького сына, брал с собой. И я бы почувствовала, если между мамой и Ягодой что-то было.
Наоборот, он явно все время маму словно подталкивал под Сталина. Альбомы привозил с его фотографиями, книги с биографией, репортажи о стройках, которые были как свидетельство того, как у нас все замечательно. Кстати, действительно многое было сделано, этого нельзя отрицать.
Так что Ягода был как сталинский сват. И когда он не справился с порученной задачей, то получил приговор -встать к стенке. Хотя эта участь его ждала в любом случае, уже за то, что он слишком много знал.
Мы с мамой об этом тоже говорили, и она считала, что именно с такой целью Ягода и появился.
О том, как закончил свои дни Ягода (в 1937 году он был расстрелян), напоминать не нужно. А вот о судьбе его сына, того самого маленького Гарика, сказать стоит. Ибо история этого мальчика - яркая иллюстрация времени, в котором выпало жить героиням этой книги.
О Гарике Ягоде в своих воспоминаниях написала Анна Бухарина:
«Вся семья Ягоды была срезана под корень, выкорчевана из жизни: старуха мать арестована, жена расстреляна, две его сестры одновременно со мной были в астраханской ссылке и там арестованы; наконец, теща Ягоды, сестра Я. М. Свердлова, встретилась мне в томском лагере и еще до моей отправки в Новосибирск была взята в этап -слухи ходили, что на Колыму, не исключено, что расстреляна - мало ли о чем мог поведать многознающий зять. Так мальчик остался без родных. У него были, правда, родственники со стороны Свердлова, отличавшегося от нас, «грешных», лишь тем, что Свердлов не дожил до 1937 года, который, скорее всего, преподнес бы ему тот же подарок, какой получили его ближайшие соратники и друзья.
Так или иначе, родственники со стороны Свердлова о ребенке не позаботились.
Впрочем, не будем слишком суровы. Андрей, сын Я. М. Свердлова, был «то тут, то там» - тов тюрьме, то на свободе. Остальные родственники тоже сидели, как на трясине. К тому же разве можно было забыть, что в ягодинских лапах несколько лет назад оказался и сам Андрей, а «царь-батюшка» его освободил? Сталин любил выглядеть добрым спасителем. Зачем же этим родственникам ягодинский сынок!
Но, оказавшись в томском лагере в одно время со мной, Софья Михайловна Свердлова (по мужу Авербах) беспокоилась о своем маленьком, оставшемся без родных внуке. Ей, в виде исключения, разрешили послать запрос о ребенке, сообщили его адрес и позволили написать ему. До своего исчезновения из томского лагеря она успела дважды получить ответы от внука. Я видела конверты с надписанным неуверенной детской рукой адресом и читала коротенькие душераздирающие строки:
«Дорогая бабушка, миленькая бабушка! Опять я не умер! Ты у меня осталась одна на свете, ияу тебя один. Если я не умру, когда вырасту большой, а ты станешь совсем старенькая, я буду работать и тебя кормить. Твой Гарик».
Второе письмо было еще короче:
«Дорогая бабушка, опять я не умер. Это не в тот раз, про который я тебе уже писал. Я умираю много раз. Твой внук».
О наших осиротевших детях в то время нам знать не было дозволено, переписка с родственниками была запрещена, и это письмо от ребенка, полученное в лагере, стало событием, но, увы, не радостным. Каждая думала о своем ребенке. Мы задавали себе вопрос: что же происходило с мальчиком? Многие, в том числе и я, сходились на том, что до такого состояния ребенка могли довести лишь специальными мерами.
... По возвращении в Москву я пыталась узнать о дальнейшей его судьбе, но все мои старания оказались тщетными».
Марфа Максимовна продолжает:
- Поначалу мама не знала, что Настя рассказала мне о предложении Сталина. А потом я ей призналась. И уже тогда что-то у мамы спрашивала и она мне подтверждала.
Но вообще мама не любила на эти темы говорить, то и дело просила: «Не надо, ну, не надо!» Словно отмахивалась ото всего.
Ей тяжело было вспоминать и не хотелось, чтобы я тоже об этом думала. Иногда мои расспросы даже вызывали у нее раздражение. Но я все равно не сдавалась и в итоге кое-что смогла разузнать.
Разговор Сталина с мамой состоялся после того, как дедушка умер. При Горьком это было бы невозможно даже представить. А так, буквально через год после его смерти, Сталин подъехал к нам на Никитскую. Вроде бы по делам - мама сама написала ему письмо, что надо организовать музей Горького. И вот под предлогом этого он и приехал.
