— Мне нравилось с вами работать, Николай Павлович. Но после ваших слов это не представляется для меня более возможным. Прощайте.
Тот спектакль, о котором он мечтал, Всеволод Эмильевич так и не поставил. Но Зинаида была довольна. А для него счастье жены было превыше всего.
Он и на уговоры следователей поддался и оговорил себя, признав, что состоял в правотроцкистской организации и вел враждебную театральную деятельность, только ради того, чтобы быстрее выйти из этих начинавших его душить застенков. А когда понял, что его обманули и вернуться домой, к жене и детям (Татьяна и Константин, дети Зинаиды от Сергея Есенина, называли его «папой») все равно не удастся, написал заявление на имя Молотова: «Меня здесь били — больного 65-летнего старика: клали на пол лицом вниз, резиновым жгутом били по пяткам и по спине, когда сидел на стуле, той же резиной били по ногам сверху с большой силой по местам от колен до верхних частей ног. В следующие дни, когда эти места ног были залиты обильным внутренним кровоизлиянием, то по этим красно-сине-желтым кровоподтекам снова били жгутом».
Мейерхольд не знал, что его участь уже предрешена. 28 января 1940 г. в камеру Бутырской тюрьмы, где содержался «государственный преступник», вошел офицер НКВД.
— Арестованный Мейерхольд-Райх, приказано передать, — сказал он, протягивая с трудом вставшему с нар мужчине сложенный вдвое лист бумаги. — Можете считать это подарком на день рождения.
«Это от Зины, письмо!» — обрадовался арестант и, подойдя к маленькому окошку в тюремной стене, развернул послание. Первое, что бросилось ему в глаза, были два напечатанных большими буквами слова: «ОБВИНИТЕЛЬНОЕ ЗАКЛЮЧЕНИЕ»…
Состоявшийся через три дня суд приговорил Мейерхольда Всеволода Эмильевича, «кадрового троцкиста, агента английской и японской разведок», к высшей мере уголовного наказания — расстрелу с конфискацией имущества. Утром следующего дня приговор был приведен в исполнение…
— Лида, теперь точно кто-то стучит. Ты слышишь?
— Слышу, слышу. Сейчас отопру… Здрасьте, вы к кому? К хозяйке?.. Зинаида Николаевна, к вам пришли!
Райх поднялась из-за стола и, выйдя в прихожую, столкнулась с двумя молодыми людьми в одинаковых серых костюмах, которые, не дожидаясь приглашения, направились в большую комнату. Один из гостей, радостно улыбаясь, вручил имениннице большой букет полевых ромашек, а второй протянул конверт.
— Это вам просили передать наши общие знакомые, — юноша загадочно улыбнулся. — Можете считать это подарком на день рождения.
— Письмо? От Севы? — срывающимся голосом спросила Райх.
— Не совсем письмо. Но Всеволода Эмильевича это послание касается в первую очередь.
Райх подошла к большому окну и вскрыла конверт.
— «Речь В. Э. Мейерхольда на Всесоюзной конференции режиссеров, 15 июня 1939 г.» — прочитала она. — Это то, за что арестовали Севу?
— Вы читайте, читайте, — в один голос ответили гости, разглядывая тем временем квартиру.
— «Театр — это искусство! И без искусства нет театра! Пойдите по театрам Москвы, посмотрите на эти серые, скучные спектакли, похожие один на другой и один хуже другого. Там, где еще недавно творческая мысль била ключом, теперь, по вашей милости, унылое и добропорядочное среднеарифметическое, потрясающее и убивающее своей бездарностью. К этому ли вы стремились? Если да — о, тогда вы сделали страшное дело. Желая выплеснуть грязную воду, вы выплеснули вместе с ней и ребенка».
— Вы, Зинаида Николаевна, не девочка и должны понимать, что такая речь не останется безнаказанной. У Всеволода Эмильевича была прекрасная возможность покаяться и попросить прощения. Не случайно же его не арестовали сразу после закрытия театра. Ему давали шанс, которым он не воспользовался. Мы пришли…
— …А вы кто, собственно? Мы разве знакомы?
— Это не важно. Важно то, что мы пришли помочь вам. У вас обязательно будет обыск, поэтому соберите все бумаги, которые смогут навредить вам и вашему мужу. А через неделю мы снова зайдем и переправим их в надежное место. Всего вам доброго. Еще раз с днем рождения.
Молодые люди действительно снова пришли в квартиру Райх и Мейерхольда 14 июля 1939 г. Зинаида Николаевна, отправив сына к родственникам отца в Рязанскую область, а дочь на дачу в Горенки, принимала гостей одна. Угостила их чаем и до поздней ночи собирала бумаги — письма, дневники, наброски воспоминаний. Что потом произошло в Брюсовом переулке, не знает никто. Утром истекающее кровью тело Зинаиды Райх (ей нанесли 17 ножевых ранений) обнаружил дворник. На попытки врача «скорой помощи» остановить кровь Райх ответила: «Оставьте меня, доктор. Я умираю».
Через неделю после ее гибели в квартиру в Брюсовом переулке пришли строители, разделили четырехкомнатные апартаменты на две отдельные квартиры, в которые въехали молодая женщина и шофер Берии с семьей.
Зинаиду Николаевну похоронили на Ваганьковском кладбище, неподалеку от могилы Сергея Есенина. Много позже на памятнике Райх сделали надпись: «Всеволоду Эмильевичу Мейерхольду».
Место, где он похоронен, до сих пор неизвестно…
Последний день рождения
Мэрилин Монро
…В дверь красивого небольшого особняка в Беверли-Хиллс звонили уже минут двадцать. Наконец дверь приоткрылась и чей-то голос грубо спросил:
— Какого черта вам надо?
— У меня цветы для… одну минуту… Нормы Джин Беккер. Друзья поздравляют ее с днем рождения.
Еще шире открылась дверь, и посыльный едва не упал от удивления: на пороге стояла самая знаменитая женщина мира, обожаемая Мэрилин Монро собственной персоной. Не обратив никакого внимания на реакцию юноши, Монро громко сказала:
— Никакой Нормы Джин Беккер здесь нет. И друзей у нее тоже нет. И никогда не было.
После этих слов хозяйка дома захлопнула дверь, прошла в большую комнату и, взяв очередной стакан виски, обернулась к зеркалу: «С днем рождения, Мэрилин. Будь счастлива».
Больше ее в этот день никто не поздравил. Кроме разве что каких-то непонятных друзей, решивших назвать ее настоящим именем. Неужели они думали, что воспоминания о детстве будут ей приятны? Впрочем, тому, кто не оставался сиротой при живой матери, сидящей в психушке, и не зарабатывал на жизнь мойкой тарелок в сиротском приюте, не понять, почему всю свою жизнь она будет бежать от этих воспоминаний и каждый этап своей биографии начинать словно с чистого листа. А теперь, кажется, пришло время этот самый лист перечеркнуть.
— Одна, две, три, четыре… Хватит? Хотя больше — не меньше. Пять, шесть, семь, — Мэрилин закончила отсчитывать пилюли из баночки. Теперь ее больше всего волновал только один вопрос: правда ли, что за секунду до того, как все будет кончено, перед самоубийцами проносится вся их жизнь?
Женщина отошла от столика, на котором россыпью лежали ее самые верные друзья-транквилизаторы, никогда не обманывавшие ее надежд, и откупорила очередную бутылку шампанского. Даже если на столе стоял целый ряд откупоренных бутылок, она все равно открывала новую. Потому что ей было нужно только свежее шампанское. Пожалуй, единственная радость, которую она могла себе позволить…
