— Баралгин у меня для Юрь Серафимыча забронированный… Последние шесть ампул.
— Кто это — Юрь Серафимыч? — поморщилась врач.
— Как это кто? Зав обувной секцией. Помните, он вам итальянские сапоги достал…
Врач густо покраснела, нахмурилась так, что ее черные брови сошлись над глазами.
— Запомните, Зоя, у нас тут не толкучка. Еще не хватало лекарства на сапоги менять. Вы что — не видите, что человек страдает? Делайте инъекцию. Да иглу выберите потоньше…
«Видел я эти брови, видел… Точь-в-точь они так сходились…» — думал Тихон Тихонович, покорно подставляя руку и жертвенно закрывая глаза.
После укола ему стало легче, боль в животе разошлась — осталась лишь тяжесть, и он осмелел, залюбопытствовал:
— Доктор, чо-то чудится, будто ваша личность мне знакомая…
— А мне ваша личность незнакомая, — сказала врач. — Кстати, давайте я вас зарегистрирую. Вам придется пока остаться…
Но только врач обмакнула школьную ручку в чернильницу-неразливашку, как дверь приемного покоя распахнулась, и тщедушный белобрысенький милиционер втащил на себе верзилу с кровоточащей головой.
— Куда ложить? — выдохнул милиционер, еле удерживаясь под навалившимся на него безжизненным телом. Безжизненное тело храпело, однако, во всю ивановскую.
— Зарегистрируетесь завтра, — сказала доктор Тихону Тихоновичу. — Сестра проводит вас в палату…
Доктор мягко, но решительно подняла ягодного уполномоченного с койки, вместе с Гришей помогла милиционеру дотащить его храпящую ношу и уложить, отворачиваясь в сторону от страшенного сивушного перегара.
— Найден на улице Комсомольских Зорь, — отрапортовал взмокший милиционер. — Лежал в лопухах. А насчет головы — то ли его стукнули, то ли сам сподобился. Седни получка…
А Тихон Тихонович все не уходил, прислонившись к притолоке и напряженно вглядываясь в малахитовые глаза врача. «Откуда я ее знаю?». Доктор решительно сунула в нос верзиле вату с нашатырным спиртом, верзила оглушительно чихнул, открыл мутные, несоображающие глаза, но потом снова закрыл их, захрапев еще мощней.
— Крепкая голова, — сказала врач, промывая рану. — То ли сам на кирпич угодил, то ли его кто-то кирпичом по голове погладил. Видите, товарищ милиционер, на вате кирпичная крошка. Рана, к счастью, неглубокая… Зоя, противостолбнячную инъекцию… Товарищ милиционер, хотите чуток спирту? С устатку помогает.
— Вообще-то я на посту… — застеснялся милиционер.
— Ничего, я тоже на посту и с вами приложусь за компанию, — улыбнувшись, сказала врач, разлив спирт в две мензурки. — Я тоже устала сегодня, как собака. Только один настоящий больной… Целых тридцать четыре жертвы получек сегодня приняла… Вам разбавить?
— Вообще-то, я не разбавляю, — еще пуще застеснялся милиционер.
— И я, — сказала врач и молниеносным мужским движением опрокинула мензурку.
— На здоровьице! — восхищенный доктором, вставил Гриша.
— Выметайтесь-ка отсюда, — строго сказала ему врач и заметила ягодного уполномоченного. — И вы немедленно в палату вместе с вашей холерой… Чо вы на меня, как баран на новы ворота уставились? Не видели, как женщины спирт пьют? Сейчас все перемешалось: не поймешь, кто баба, кто мужик… Если самой на дежурстве не выпить немножко, от перегара рехнуться можно…
— А давно у вас эта зеленоглазая? — спросил Тихон Тихонович медсестру, с трудом влезая в больничную, севшую после стольких стирок пижаму.
Медсестра доверительно пробасила, взбивая тощую подушку увесистыми шлепками своих ручищ молотобойца:
— Новенька. У нас тут кой-каких старых врачей сменили. Брали… А как же не брать, ежели не зарплата, а заплата… А вот эта не берет… Ей Юрь Серафимович сапоги принес в подарок за мочеточник, а она ему — деньги. «Красивые, говорит, сапоги, но иначе жать будут». Бабку одну обидела, когда та ей индюшку приволокла. «Я, говорит, только павлинов принимаю». Кака-то она бесчеловечна… Единственно, чо в ней человеческого, так это то, чо выпиват. Правда, дело знат…
— А откуда она? — допытывался Тихон Тихонович, напрягая память.
— Она наша, сибирска, с Лены откудось… Только скрытна — ничо не вытянешь…
— А фамилия ее как? — докапывался ягодный уполномоченный.
— Залогина Дарья Севастьяновна… — И медсестра заспешила: — Ну, я пойду. Вот вам баночка. Завтра утречком мочу на анализ сдайте… Чо с вами? Опять схватило?
— Нет, нет… — забормотал изменившийся в лице Тихон Тихонович. — В сон чо-то клонит.
— Ну, и ладненько. Значит, баночку я вам под кровать ставлю…
А Тихон Тихонович подтянул к подбородку шершавое одеяло, потом накрылся им с головой, как будто кто-то в больничной темноте мог разглядеть, что у него делается с лицом. А лицо расползлось, само не знало — то ли плакать ему, то ли совсем исчезнуть с бела света. Наконец-то, понял Тихон Тихонович, на кого была похожа суровая докторша, — на ту Дашу Залогину из Тетеревки, с груди которой он сорок три года назад сцеловывал черемушные ягоды на Косом угоре. Такие же малахитовые глаза, такие же черные густые брови, такие же обтянутые смуглой кожей резкие скулы. Только та Даша была моложе этой лет на двадцать пять и в волосах ее еще не было ни сединки, и никакого спирта она не пила. Считал годы Тихон Тихонович, и получалось у него, что эта доктор могла быть его и Дашиной дочерью, только отчество не совпадало. Чем больше казалось это правдой Тихону Тихоновичу, тем страшнее и стыднее ему становилось, потому что, если бы не камень в почке, он бы и не встретил свою единственную дочь и даже не догадался бы, что она существует. «А может, все-таки совпадение? — забрезжила трусливая надежда. — Опять же отчество не то…»
Тихон Тихонович отбросил одеяло, всунул ноги в стоптанные шлепанцы и вороватыми шагами пошел вниз по лестнице. Дверь приемного покоя была приоткрыта. На койке вместо недавнего верзилы с разбитой головой сидела плачущая немолодая женщина с огромным лилово-красным кровоподтеком под глазом. Зеленоглазая доктор прикладывала к этому кровоподтеку свинцовую примочку, сердито выговаривая:
— Да на черта тебе с таким мужем жить, если он тебя в каждую получку уродует? Я вот одна живу и иногда по-бабьи мучаюсь, зато когда перемучаюсь, никто другой меня мучить не будет. Ты что, себя не уважашь, чо ли?
— Да вить он не по злобе бьет, а по несчастности своей. Жизнь у него не получилась. На инвалидности он, вахтером работат. Злит его, чо я хоть всего-навсего в бане кассиршей, да больше его получаю. А когда трезвый, он добрый… — выплакивалась женщина.
— А ты от него притворно уйди. Чобы напугать его. Может, одуматся. Хочешь, я тебе ключ от моей комнаты дам? Пару-тройку ночей переспи у меня. Пусть он тебя поищет, — предложила Залогина.
— Нет, — замотала головой женщина. — Кто же его, дурня, кормить-то будет? Как-то яйца всмятку целый час варил. Он, как дите малое, беспомощный… Пойду я… Зеленки ты не клади — прошлый раз уж все сошло, а зелено пятно все держалось… А за доброту твою спасибо. Ты приходи в баню мыться, я тебя так пропущу…
