Но другое дело, когда Велосипедкин уже без всяких цирковых лирических отступлений живёт в спектакле серьёзно, выполняя все предначертанные по сюжету действия, толкуя о вполне реальных вещах. Этот Велосипедкин воинственный, гневный, даже по-хорошему злой. Когда он обещает „жрать“ чиновников и „пуговицы выплевывать“, глаза Миронова кровожадно округляются и блестят. Такой пройдёт, пробьёт, пробьётся».
Несколько слов о добросовестной проработке текста и снова о Миронове: «Когда-то Плучек сетовал на то, что в его старой постановке слово Маяковского не всегда звучало достаточно громогласно, точно, нацелено. Теперь слово звучит. Вновь обращусь к полюбившемуся мне Велосипедкину-Андрею Миронову. В каждой его фразе заложена мина с злободневной начинкой. Когда разъярённый Велосипедкин кричит о тупости главначпупса, то чувствуется, что Миронов имеет в виду какие-то самые „свеженькие“ злоупотребления властью. Когда Велосипедкин рассказывает о фантастическом „всесоюзном съезде“ по вопросу об успокоении возбуждаемых вопросов, на котором будут говорить о „щупальцах мирового империализма“, то зрители смеются. Миронов очень удачно „нацеливает“ текст. Многие реплики Миронова отмечены какой-то лихостью, страстью, мажором, где-то подслушанной интонацией, что, как приводной ремень, связывает нового Велосипедкина с житейским узнаваемым характером – напористого и здравомыслящего парня в защитных туристских брюках и в красном свитере»
[17]
.
Завистники существуют всюду, в том числе и в актёрской среде. Общеизвестно, что зависть обратно пропорциональна таланту, но порой завистливыми бывают и весьма талантливые люди. Многие из коллег не могли простить Андрею его взлёта на вершину славы («Как же так, мы на сцене не первый год, заслуженные, можно сказать, люди, и вдруг, откуда ни возьмись появляется этот мальчишка…»). Пошли разговоры о том, что своей всё растущей и растущей популярностью Андрей обязан Марии Владимировне и Александру Семёновичу. Родители, дескать, неустанно пекутся о своём чаде, при помощи связей и денег обеспечивая ему «зелёную улицу». И Плучек тоже неспроста так выделяет молодого актёра… ох, всюду козни и интриги! Без них на сцену не пробиться, да разве только на одну лишь сцену?
Да, конечно, родители Андрея любили сына и радовались его успехам. Редко кто из родителей поступает иначе.
Да, у Марии Владимировны и Александра Семёновича были широчайшие связи в актёрской среде. Начиная свой творческий путь чуть ли не с самых истоков советской сцены, они конечно же знали всех и все знали их. Ну и что с того? Они передали сыну свой талант, воспитали в нём трудолюбие и чувство ответственности. Вот таким был их вклад в актёрскую карьеру Андрея.
Да, Плучек хорошо относился к Миронову. Миронов был вхож к нему в дом, можно сказать, что в некотором роде они даже дружили, как старший товарищ с младшим. Что в этом удивительного? Их объединяла пламенная страсть к театру, которым они оба буквально бредили. К чему бесконечно гонять заезженное: «Вот Симонов не взял Миронова в свой театр, а Плучек взял». Зачем везде искать протекцию? Не проще ли предположить, что у Валентина Николаевича, как друга, или пусть будет хорошего знакомого семьи, было больше времени для того, чтобы разглядеть в Андрее многообещающие задатки, которых Рубен Симонов во время одной-единственной и очень недолгой встречи мог и не увидеть.
Можно даже пойти на поводу у завистников и недоброжелателей (число которых по мере роста популярности только возрастает) и допустить, что всё так и было. Родители «пристроили» Андрея в театр сатиры, «пробивали» ему хвалебные рецензии в прессе и прочая, и прочая… Но как же тогда быть с аншлагами на спектакли с участием Миронова? Как объяснить огромные кассовые сборы большинства фильмов, в которых он снимался? Или завистники рискнули бы утверждать, что это Мария Владимировна и Александр Семёнович, используя очередные «связи» и «возможности», привлекали зрителей? Смешно, честное слово.
Хорошо, что есть фильмы с участием Андрея Миронова и записи некоторых его спектаклей. Любой из читателей этой книги может, если ещё не видел, посмотреть хотя бы «Бриллиантовую руку» или «Безумный день, или Женитьбу Фигаро». Все вопросы и домыслы, связанные с карьерой, построенной на протекциях, сразу же отпадут. Просто не смогут не отпасть.
И конечно же Плучек, как художественный руководитель театра, не мог не привечать и не любить актёра, на которого шёл зритель? Да какое там «шёл»? Просто валом валил. Разумеется, по-настоящему талантливые и ответственные (а Миронов при всей своей внешней лёгкости был очень ответственным человеком) актёры любимы всеми режиссёрами. Ведь они, эти актёры, составляют своеобразный «золотой фонд» театра, являются гарантами общего успеха. Да каждый худрук, каждый режиссёр просто кровно заинтересован в поисках талантов и создании им возможностей для самореализации. Иначе не бывает.
Иначе бывает только смешно – читать актёрские воспоминания, в которых с горечью и надрывом (как же без надрыва рассказать о себе?) повествуется о том, как истинная кладезь всех талантов по вине злого режиссёра была вынуждена два десятка лет играть в массовке. Причиной такого неблаговоления обычно называют происки врагов или же приплетают сексуальные домогательства, в которых режиссёру, разумеется, было отказано. Сразу возникает вопрос: а по какой такой причине кладезь талантов из года в год покорно выходила в массовку, на задний, так сказать, план? Не крепостное ведь право управляет театром – любой актёр или любая актриса вольны уйти из театра, когда им заблагорассудится. Насильно никто никого не держит. Другое дело, если «кладезь талантов» хорошо понимает, что и в любом другом театре она дальше третьестепенных ролей не продвинется. Тогда и рыпаться нечего, шило на мыло менять – только время терять.
Сейчас уже невозможно представить себе истории отечественного театра без блистательной плеяды героев Андрея Миронова. Присыпкин, Жадов, Холден Колфилд, Фигаро, Хлестаков, Алик, Леня Шиндин…
Его герои были своеобразными хотя бы тем, что все они, даже отрицательные типажи, были весёлыми и ироничными. И в каждом угадывались ростки доброты… Если попробовать охарактеризовать мироновских героев одним словом, то можно сказать, что все они были располагающими. Да-да, они располагали к себе с первого взгляда, притягивали, манили и понемногу раскрывались перед зрителем. Зритель немел от восторга… Миронов играл самозабвенно, с полной отдачей, но без надрыва, без истерии, лишь определённая порция шального безрассудства доставалась его героям. Андрей обладал превосходным чувством меры и никогда не переходил в своей игре, нет, лучше сказать – в своём творчестве – границ дозволенного. Дозволенного не установками свыше, а собственными понятиями о том, что можно и чего нельзя. Раскованный и немного даже дерзкий с виду Андрей был очень деликатным и тонко чувствующим человеком.
Игра Миронова отличалась богатством пластики, подлинным буйством жеста. Уникальная, гармонично сочетающаяся с образом, легко узнаваемая и совершенно недоступная копированию манера. Своеобразная изюминка актёрского дарования, штрих, без которого впечатление не было бы таким полным. И эта его энергетика, неиссякаемая, бьющая через край, сразу же передающаяся всем – и актёрам, и зрителям.
