Назавтра, с понятным волнением, мы отправились на Петровку. Удивительно, но дома всё было в полном порядке. На кухне висели выстиранные перед отъездом пелёнки и менакеровские носки, а в буфете – испечённый мною, тоже перед самым отъездом, песочный пирог с вареньем. Господи, с каким удовольствием мы его съели! Потом прошлись по Столешникову, Дмитровке, по проезду Художественного театра и вышли на улицу Горького, чтобы посмотреть на наш театр».
С театром ничего не случилось – целый и невредимый стоял он на своём месте, словно олицетворение постулата о вечности искусства. Правда, по военному времени большей частью приходилось работать «на выезде», гастролируя по фронтам. Андрюша оставался в Москве с няней.
В трёхлетнем возрасте мальчика начали приобщать к театру. Вернее, не начали, а попробовали. Закончилась попытка конфузом.
Вначале всё было хорошо – няня привела Андрюшу в театр на дневной спектакль. Им, как своим, достались самые лучшие места в директорской ложе. Андрюша не столько смотрел на сцену, сколько разглядывал зрителей, сидящих в зале (спектакль был хоть и дневным, но «взрослым»).
Когда на сцене появился Александр Семёнович, Андрюша очень обрадовался. Можно понять его детскую радость. Он чуть было не выпал из ложи – лёг на барьер и громко, на весь зал завопил: «Папа! Папа!»
Папа вначале не реагировал на оклик. «Не слышит», – должно быть решил Андрюша и «прибавил громкости». Такой вопль не услышать было не возможно.
Смеялись все – и зрители, и актёры. Только Александр Семёнович стоял как столп, не в силах вымолвить ни слова. Мальчик, весьма довольный тем, что оказался в центре внимания, продолжал вопить, перекрывая раскаты смеха, что вызывало новый смех. Этому, казалось, не будет конца…
Кто-то из артистов попробовал спасти спектакль и потребовал увести возмутителя спокойствия из зала. Няня не согласилась. «Ребёнок отца увидал, – сказала она, – что вам, жалко, что ли?!» После этой фразы стихавший было смех зазвучал с новой силой, и спектакль был сорван окончательно. Занавес опустился, и зрители начали расходиться.
Анна Сергеевна прожила в семье до последних своих дней. Умерла она в 1955 году. Никогда не жаловалась на здоровье, но вдруг заболела и быстро ушла из жизни… Её кончину переживали все трое, но особенно сильно Андрей, всё своё детство проведший под ласковой опекой Аннушки.
Тот поход в театр запомнился и Андрюше, и родителям. Мальчик, очень довольный произведённым впечатлением, просился в театр, а менее довольные родители всячески отнекивались, отодвигая новое посещение театра в далёкое будущее.
Мечта Андрюши сбылась нескоро – через три года. В детском восприятии это целая вечность! Летом 1946 года мальчик побывал на представлении с участием своих родителей, дававшемся в летнем театре Центрального дома Советской Армии.
«В один из тёплых вечеров мы взяли с собой шестилетнего Андрюшу, – вспоминала Мария Владимировна. – Он стоял за кулисами и внимательно слушал родителей. Вдруг в середине номера раздаётся дружный смех, которого мы в тот момент совершенно не ждали. Менакер даже осмотрел свой костюм, всё ли в порядке по линии туалета? Мне почему-то приходит в голову мысль, что по сцене пробежала кошка – у зрителей это всегда вызывает неописуемый восторг. Поворачиваю голову и вижу стоящего посередине сцены Андрюшу с открытым ртом. Он так увлёкся творчеством родителей, что захотел разглядеть их поближе и вышел на сцену. Это был первый выход Андрея Миронова на эстраду».
Актёр Зиновий Гердт, друживший с Мироновой и Менакером, вспоминал об Андрее так: «Это был мальчик с толстенькими ножками, он ходил всегда в шортах. Мы все его любили, я бы сказал, такой отсвеченной любовью, потому что любили его маму и папу – Машу и Сашу, замечательных эстрадных актёров. Профессией родителей был определён и круг друзей дома – актёров, драматургов, авторов, работавших в так называемых „малых формах“. И вот однажды, где-то в 50-х годах, мы встречали у Мироновых Новый год. Жили они тогда на Петровке, квартира была маленькая, но очень изящная. Прекрасный был вечер, прекрасные были гости… Когда все разошлись… я, наоборот, договорился, что загляну поближе к обеду, поскольку жил близко – снимал комнату в Столешниковом переулке. Кроме того, я обожаю приходить, как говорят, „на чёрствые именины“ – когда можно спокойно доесть то вкусное, что осталось от вчерашнего дня. И вот я пришёл часам к четырём и неожиданно оказался единственным зрителем перед единственным актёром. Мальчик Андрюша, совершенно не стесняясь, показал мне, изобразил всех гостей. Всех и меня самого. Было страшно похоже. Но это была не имитация. Я знаю многих пародистов, которые клинически – голосами, манерой, всем – напоминали своих персонажей. Напоминали. А Андрей совершенно свободно существовал в чужой шкуре: он разговаривал на любые темы, но от имени данного лица. Я был в изумлении. Что-то в этом мальчике было от Андроникова. Потом я понял, что именно: Андрюша Миронов не просто имитировал друзей и знакомых, а от их имени жил, их мыслями мыслил и чувствами чувствовал.
И я понял – это будет актёр».
Правильно понял.
Глава 3. Семья и школа
Мария Владимировна была не просто главой семьи, а её кумиром, центром мироздания, вокруг которого вращались все и вся. Всегда, в любой ситуации она была уверена в своей правоте и требовала беспрекословного подчинения. Муж и сын подчинялись. Потому что любили, потому что сами верили в её непогрешимость, потому что боялись её гнева.
О, гневаться Мария Владимировна умела! Порой доходило и до битья посуды, хотя можно себе представить, насколько валяющиеся на полу осколки не вписывались в её концепцию безукоризненного порядка. Впрочем, как это часто бывает, яростный гнев её был недолгим. Выплеснет эмоции, убедится в том, что власть её над домашними по-прежнему незыблема, и успокоится.
Трудно сказать, кому доставалось больше – мужу или сыну. Наверное, всё-таки сыну, ведь на него, единственного и поистине ненаглядного, изливалась та самая материнская любовь, от которой нет спасения…
Московская средняя школа № 1278 на Петровке, отметившая уже семидесятипятилетний юбилей, славится своими учениками. Здесь учился не только Андрей Миронов, но и Василий Ливанов, Евгений Светланов, Эдвард Радзинский, Марк Розовский, Илья Рутберг, Элла Леждей, Борис Мессерер, Александр Леньков, Людмила Петрушевская, Анастасия Вертинская… Если перечислять всех, то список может растянуться на несколько страниц. Правда, в 1948 году, когда Андрей Миронов (тогда ещё Андрей Менакер) пошёл в первый класс, это была обычная, ничем не знаменитая школа, выпускники которой ещё не успели прославиться. Разве что расположена удобно – серое здание школы находилось рядом с домом Андрея.
«Построенная в тридцать пятом году по тогдашнему типовому проекту, – вспоминал Анатолий Макаров, учившийся вместе с Андреем, – наша школа ни в прежнем, ни тем более в нынешнем понимании привилегированной не была. Вместе с детьми артистов в ней учились в подавляющем большинстве пацаны из проходных дворов, с Бахрушенки, из Дмитровского и Кузнецкого, лихая послевоенная безотцовщина. И всё же школа, несомненно, слыла престижной, хотя к современному смыслу этого слова та её престижность не имеет ни малейшего отношения. Заключалась же она в особой атмосфере художественных интересов и разнообразного творчества, которая то ли сама собой, силой обстоятельств, сложилась в этих стенах, то ли особо и осознанно возделывалась преподавателями. Сценическим искушениям, к примеру, были подвержены все поколения, едва ли не в каждом классе что-то ставилось, разыгрывалось, изображалось. Это было, так сказать, нормой здешней духовной жизни»
[3]
.
