Если видеть в «синдроме 50-х» главный роковой переворот в отношениях человека и природы, то взлет и падение нацизма случились как бы за 5 минут до полуночи: в таком случае идеология крови и почвы при всей ее нелепости обладала бы своего рода экологической своевременностью. В эти последние минуты еще можно было спасти живой мир сельских традиций с его вековым опытом. Вместе с тем нацистская диктатура остается в истории самым вопиющим примером того, как квазиэкологические идеи становятся фирменным знаком режима, одержимого маниакальной жаждой власти.
Двенадцать лет – совсем недолгий по экологическим критериям срок, тем не менее национал-социализм никак нельзя считать незначительным эпизодом в истории окружающей среды. Риторика крови и почвы не была словесной шелухой, ее поддерживали как сильные эмоции, так и рациональные мотивы. Даже Давид Шёнбаум, который первым подчеркнул, что национал-социализм имел в конечном счете модернизирующий эффект, приходит к утверждению, что единственной подлинной целью нацизма было укоренение в отечественной почве – настолько, что «при мысли о сельской жизни у нацистских лидеров высшего ранга блестели глаза и пресекался голос» (см. примеч. 15).
Действительно, по сравнению и с коммунизмом, и с тогдашним либерализмом многие идеологи нацизма тоньше воспринимали то чувство утраты и горечи, которое вызывала у людей потеря связи с природой. Не в последнюю очередь именно этим объясняется, почему нацистское движение при всем его насилии дарило многим людям чувство защищенности. Но нужно обратить внимание и на рациональные побудительные мотивы. Пережив голодные годы Первой мировой войны, немцы ощутили, что это значит, если страна в случае нужды не способна прокормиться за счет собственных ресурсов. Этот опыт послужил стимулом к созданию неистощительного национального натурального хозяйства с земледелием на первом месте, тем более что после 1918 года немцам на свою беду вновь пришлось убедиться, что не стоит полагаться на мировую экономику. Частичная реаграризация Германии при условии частичного распада промышленных агломераций казалась тогда гораздо более реалистичной, чем сегодня. Даже специалисты по планированию ландшафта в Рурском бассейне ориентировались на подобные модели (см. примеч. 16). Вынести общую оценку эпохи нацизма с экологической точки зрения до сих пор затруднительно. Чтобы продвинуться в этом направлении, нужно выделить ряд отдельных тем, как правило, мало связанных друг с другом.
1. Охрана природы. В этой сфере национал-социализм, по крайней мере на правовом уровне, имел эпохальное значение: 26 июня 1935 года был принят Имперский закон об охране природы. Он был настолько лишен нацистского жаргона, что и после 1945 года продержался, не вызывая нареканий, десятки лет. Если до принятия Закона охрана природы была делом федеральных земель, то теперь она получила государственный статус и соответствующую инстанцию в лице Имперской службы охраны природы. Де факто речь шла о Прусской службе охраны природы, существовавшей уже с 1908 года; новых штатных единиц не создавалось. Этот закон со всеми его подзаконными актами был образцовым для того времени инструментом регулирования, чье действие не ограничивалось охраной памятников природы и резерватов, а распределяло охрану природы среди всех возможных участников процесса планирования ландшафта. Правда, специалист по уходу за ландшафтом по прошествии времени замечает, что, «пожалуй, не так много было установлений, которые бы нарушались столь же часто», как Закон об охране природы! (См. примеч. 17.)
2. Аграрная политика. Нацистский рейхсминистр продовольствия и сельского хозяйства Рихард Дарре работал над стабилизацией положения среднего крестьянства, ввел в сельское хозяйство принцип удовлетворения потребностей вместо господства рынка и максимизации прибыли и обрушивался с гневными речами на «дьявольские гримасы капитализма». Он стремился затормозить модернизацию земледелия с ее разрушительными для почвы тенденциями и был сторонником антропософского «биодинамического сельского хозяйства». Дарре, имевший склонность к тому, что сейчас назвали бы дауншифтингом, и в другое время охотно ставший бы гаучо в Аргентине, в кругах нацистской верхушки считался чудаком, о нем ходили анекдоты и эпиграммы (надгробная надпись на могиле свиньи: «Я погибла смертью храбрых / пала от ячменной муки министра Дарре!»). Особенной напористостью Дарре не отличался, и во время войны его от дел отстранили. Главным приоритетом стала «битва за продуктивность», максимальное увеличение аграрного производства. Однако валюту на закупку кормов за рубежом нужно было экономить, и крестьянским хозяйствам приходилось повышать производительность в основном за счет собственных ресурсов, например, улучшения севооборота. Поэтому нацистская политика автаркии означала последний взлет традиционного сельского хозяйства (см. примеч. 18).
3. Лесная политика. В 1934 году под протекторатом Геринга главой новоорганизованной Имперской лесной службы стал Вальтер фон Койдель, решительный борец за смешанные лесонасаждения и враг сплошных рубок, владелец имения на восточном берегу Эльбы. На этом посту он попытался жестко и, по мнению его противников, без должного внимания к региональным особенностям, реализовать собственные идеалы «долгого» леса
[223]
. Среди специалистов это вызвало мятежные настроения, у некоторых лесоводов от койделевского дирижизма «чесались руки». Кроме того, Койделевское хозяйство с его выборочными рубками постепенно вошло в конфликт с притязаниями национал-социалистов на автаркию в снабжении лесом. В 1937 году фон Койдель был снят с поста, а его преемники выдвинули в качестве компромисса лозунг «сообразного природе лесного хозяйства». Есть сообщения о том, что сотрудники Имперской лесной службы частично предотвращали чрезмерные рубки, проводимые по указаниям нацистского правительства и игнорировавшие принцип устойчивости (см. примеч. 19).
4. Охрана ландшафта. Эта отрасль имела на своей стороне настоящего бойца – Альвина Зайферта, «имперского защитника ландшафта» при строительстве автобанов, борца против «самоубийственного остепнения Германии», вызванного чрезмерным осушением и спрямлением речных русел. Работая в службе Фрица Тодта, руководившего строительством автобанов, Зайферт выступал за то, чтобы автобаны шли по плавной изогнутой линии, вписывались в окружающую местность и обрамлялись не рвами, а насыпями с высаженными на них деревьями. Свое высокое положение Зайферт использовал также для генерального наступления на экологически вредные методы гидростроительства и спрямления речных русел. Удивительное сочетание: самый воинственный природоохранник работал рука об руку с самым высокопоставленным инженером не только Третьего рейха, но и всей немецкой истории, и это в проекте, который сыграл важнейшую роль в моторизации страны! Главным своим врагом Зайферт и другие защитники природы считали в то время не автомобиль и автодорожное строительство, а железные дороги с их административным аппаратом. Тогда казалось, что железная дорога прорезала ландшафт более беспощадно, чем автобан с его плавными изгибами. По вопросам охраны ландшафта и экологически приемлемого инженерного планирования даже в тоталитарном нацистском государстве были возможны ожесточенные публичные дискуссии. Подобные темы витали тогда в воздухе, и здесь не было обязательной линии партии. Для Тодта было сюрпризом, какую мощную общественную поддержку в самых разных кругах получил Зайферт со своими атаками на гидростроителей; инженеров он призывал искать «тотальное долгосрочное решение». Но именно между Зайфертом и Дарре сложились враждебные отношения – настолько явным было тогда отсутствие альянса защитников природы! Внешнему миру Зайферт представлял философию большого синтеза: лучшими инженерными решениями он считал такие, которые были наиболее дружественны природе, а оптимальная охрана природы – это вместе с тем и оптимальная охрана сельского хозяйства. Его мотивы носили не только прагматический, но и метафизический характер; воду он воспринимал как живое существо и полагал, что близкий к природе человек это чувствует и понимает. Общество запомнило Зайферта, профессионального садовода и огородника, прежде всего как отца-основателя «экологического садоводства» (см. примеч. 20).
