— Мы смотрим «Хот Дог»
[5]
! Там про сиси и всякое такое! — Эрленд ухмыляется, близнецы хихикают и, выкрикивая «сиси, ха-ха!», пихают в бок Эрленд и друг друга.
Они и не смотрят на меня. Трое младших сидят на полу, на подушках, уставившись на экран телевизора. Близнецы с двух сторон привалились к Эрленд. Кажется, будто эти трое приклеились друг к другу. Близнецы обожают Эрленд — непонятно почему.
Ханна сидит в плетёном кресле, закинув ноги на ручку. Халвард и Даг развалились каждый на своём диване. На столе стоит миска с сырными сухариками. Эрленд и близнецы то и дело таскают их горстями, даже не отрывая глаз от экрана. Они будто под гипнозом.
Мартин говорит Дагу, чтобы тот подвинулся, и отпихивает его ногу, которая свисает с дивана. Даг, слегка подвинувшись, освобождает место для Мартина рядом с собой.
Я смотрю на Халварда, он лежит на другом диване.
Разлёгся во весь диван и, похоже, меня совсем не замечает. Весь поглощён фильмом.
Сажусь на пол. Я тоже поела бы сухариков, но миска далеко. Можно достать, но для этого нужно подняться и протянуть руку перед Халвардом. Прямо перед его носом.
Я не смогу. Именно сейчас — нет. Смотрю на Эрленд — она вовсю жуёт и хрустит, пальцы жёлтые… По всей комнате — запах сырных сухариков…
— Ага, вот, вот, сейчас, смотрите! Ха-ха! — говорит Халвард и кидает в Дага сухариком. Даг и Халвард хором пародируют знакомые реплики из фильма — по-английски, но на норвежский лад и с немецкой интонацией. Хохочут. Слова героя-блондина подхватывают все присутствующие, и Эрленд тоже подхватывает в меру сил. И они все вместе покатываются со смеху.
Я делаю попытку лихо улыбнуться, но выдаю какую-то гримасу. Мне бы тоже хотелось крикнуть вместе со всеми — я эту фразу знаю наизусть! — но я её говорю про себя. Я так долго молчала, что теперь в горле что-то мешает: то ли крошка застряла, то ли пузырёк воздуха… Стараюсь откашляться как можно тише. Чтобы никто не услышал.
Внезапно я получаю удар в спину!!! Быстро обернувшись, вижу, что это Ханна — она бросила мне подушку. Ханна улыбается и говорит:
— Это тебе, чтоб не отсидела попу на деревянном полу!
Я улыбаюсь в ответ и сажусь на подушку. Ханна подвигает миску с сухариками поближе ко мне, на самый край стола.
Я набираю полную горсть. Мне не нужно вставать и тянуться к миске. Ханна мне подмигивает, совсем как папа, но у неё это получается симпатично. Она продолжает смотреть фильм.
Ханна — то, что надо.
Я тоже смотрю и жую сухарики так бесшумно, как только могу.
Вечер
Мы с Эрленд в постели. Сестра уже захрапела рядом со мной. Мы спим в комнате под названием «Красные подушки». Эту спальню мы так называем из-за красных плюшевых подушек — они тут для красоты.
В доме Бабушки у каждой спальни есть своё название: Комната Анны, Чердак Торлейфа, Контора, Кухня-чердак, Жёлтая комната, Красные подушки (на самом деле название другое, но я никак не могу запомнить).
Ни одна комната не названа в честь папы, потому что папа жил в одной комнате с дядей Торлейфом, — по Торлейфу её и назвали. Конечно, было бы странно назвать спальню «Чердак Торлейфа и Одда Арильда». Слишком длинно, не выговоришь.
Заснуть не могу. Всё думаю про тот сон, который мне приснился в машине. Какая Хелле там была сердитая… Не хочу я снова заснуть и увидеть этот сон…
Думаю про драку со Стианом. (Опять немного тошнит.) Кажется, будто это было сто лет назад! И как это ни Стиан, ни Хелле не наябедничали? Или всё же наябедничали? Если да, то почему никто из родителей ничего не сказал?
Лезу в рюкзак, а там — свёрнутый в трубку «рисунок-угроза» от маргинальши! На нём нарисована одна только я, причём крупным планом. А я почти забыла про рисунок. Неужели это случилось сегодня утром? Я долго смотрю на рисунок. Как это всё ужасно! Какой прекрасный рисунок…
Интересно, чем занимается маргинальная парочка в эту минуту? При мысли о них становится немного страшно, хотя между нами много часов езды на машине и на пароме. Я стараюсь не думать о маргиналах. Хорошо, что я хоть на время уехала подальше. Хорошо, что между мной и маргиналами с их Дизелем-убийцей лежит целое море.
Дорогой дневник!
Я всё время думаю о том, что нужно было пойти вместе со всеми в дом престарелых и навестить Дедушку. Я бы тогда лучше его узнала. А сейчас уже поздно…
Нет, не могу я писать в дневнике.
Через море
Что делают птицы, когда летят над водой? Я имею в виду — когда они устали, а под ними вода? И они понимают, что им не осилить весь путь? Как они поступают: летят дальше прямо — или сворачивают???
Я много об этом думаю. Я не встретила пока ни одного человека, кто бы мне ответил.
А я у многих спрашивала. Однажды спросила дядю Торлейфа. Он смотрел на меня так долго, что я уж не знала, куда деваться: как стоять и куда смотреть. И краснела, краснела, и уши горели. (Так неудобно краснеть, когда кто-то смотрит!)
Но на вопрос о птицах дядя Торлейф не ответил.
Он только засмеялся в нос — так, как только он и Дедушка смеются, то есть как Дедушка смеялся. Он ведь умер.
Дедушка — единственный, кого я знаю, кто умер. Во время похорон о нём говорили «Хёвдинг» — Вождь.
Это было правильно. Дедушку (вместе с Бабушкой) окружало большое племя: семеро детей и девятнадцать внуков, и он был вождём. Предводителем. (P.S. У Бабушки осталось то же самое племя, да ещё мы все, да плюс четыре правнука!)
За почтой
— Девочки, не могли бы вы сходить к тёте Эльсе и взять почту для бабушки? — спрашивает мама за завтраком.
